«Еще одно, последнее сказанье, и я, так сказать, закончу свою рукопись».

Скажете, что услышать такое со сцены невероятно. Что на Чехова и Пушкина никто никогда не посягнет. Во-первых, посягают, и еще как. А что касается драматургов современных то «улучшать» их сам бог велел. Если бы такие улучшения были результатом тщательной литературной, редакторской, режиссерской и актерской работы, да еще согласованы с автором, их можно было бы только приветствовать. Но беда в том, что чаще всего они – результат плохо выученного текста, неумелой и неуместной импровизации, небрежности, словесного мусора, дурного вкуса, попытки придания речи «естественности» путем вставки разговорных словечек и междометий типа «ой!», «значит», «да-да», «вот», «ну, это», «так сказать» (это в лучшем случае).

Раньше такое не допускалось, это считалось признаком непрофессиональности актера, его неумения готовить роль, его безответственности. Этого стыдились, с этим боролись. Сейчас актеры наспех проглядывают забытые роли во время спектакля за кулисами перед выходом на сцену. Несоблюдения текста совершенно не стыдятся, об этом просто не задумываются. Более того, приблизительность даже возводят в признак «современности» и в принцип «кому вообще нужны слова?». Режиссура на точность подачи текста перестает обращать внимание: ведь «мелочное следование» тексту убивает естественность, сковывает большого артиста. Где это написано, что роль надо учить и точно ей следовать? Актер не учит «буквы», он творит.

Дело не в упрямом желании автора видеть любой ценой точное воспроизведение текста слово в слово. Важно другое. Ведь этот «текст» имеет идею, смысл, подтекст, нюансы, аллюзии, он содержит характеры и образы, колорит и атмосферу, историю и перипетии, он содержит отношение автора к реальности и его индивидуальную манеру отражать эту реальность. И соблюдать текст – это значит соблюдать все то, что в нем заложено, а не просто воспроизводить слова.

Разумеется, так происходит не всегда. Мне довелось видеть по своим произведениям замечательные постановки, и тогда я всякий раз удивлялся невероятной интуиции и воображению режиссеров, создавших великолепное театральное воплощение пьесы. И не обязательно их решение точно совпадало с моим видением. Скорее напротив: часто оно было для меня неожиданным, но усиливало смысл, а не разрушало его.

Это интересно и поучительно. Иногда любительская студия, имея в качестве декорации и реквизита один-единственный стул, делает спектакль куда более интересный и точный, чем академический театр с его сцендвижением, сложной звуко- и светотехникой, компьютерной графикой и кинорядом. Ибо увлечение театральной техникой, стремление следовать театральной моде (обычно в ущерб разработке ролей) не помогает, если нет понимания смысла пьесы и воображения, чтобы перевести его на театральный язык.

Все чаще пьесе навешивают при постановке ненужные бубенчики. Просто диву даешься, глядя на такой спектакль: напридумано много, но к чему, для чего, зачем? Как писал еще Сенека, plus sonat, quam valet – «больше звону, чем смысла». В ходу бессмысленные утверждения, что режиссер должен работать «наперекор автору», «против пьесы», что глубину и объемность дает только «контрапункт» и т. п.

Другое дело, что далеко не все драматурги в состоянии создать свой мир и индивидуальный жанр пьесы, не сбиваясь на другие стили. Чаще всего превалирует неиндивидуальная жизнеподобная манера (в ней могут быть созданы и неплохие пьесы), которая и диктует жизнеподобный стиль спектакля в сценографии и манере игры. Смелые приемы современной режиссуры приходят в противоречие с жизнеподобием, а удовлетворительный драматический материал, адекватный такой режиссуре, найти непросто.

Драматургов, ожидающих уважения к своему произведению, обычно обвиняют в непонимании специфики театра, незнании законов сцены, в несовременности, отсталости и т. п. Авторов, пытающихся защищать свое понимание пьесы, упрекают в плохом характере, в неумении идти на компромисс. «Компромиссом» называется полное безоговорочное подчинение воле и находкам постановщика. Но интересно наблюдать, как постановщик себя ведет, когда ему самому высказывают пожелания по поводу его режиссуры. Тут он становится совершенно нетерпимым и неуступчивым.

Драматург, сколь его ни критикуют за это, при постановке своей пьесы хочет слышать со сцены то, что написал он, а не всевозможные переработки и, хуже того, актерские импровизации. Он готов отдаться режиссеру по любви, но не хочет, чтобы его насиловали. Он не хочет испытывать чувство стыда, когда присутствует на исполнении своей пьесы. Режиссер, конечно, имеет право на свое видение спектакля, но и автор тоже вкладывал в свое произведение какой-то смысл и стремился выразить какую-то идею, и потому имеет право, чтобы этот смысл был донесен до зрителя. Еще раз повторим слова Пристли: «Театр, в котором не уважают автора, – это плохой театр».

20. Слово и театр

Каждому с детства знакома история Маугли – мальчика, потерявшегося в джунглях и выросшего вместе с волками. Став взрослым, он вернулся в мир людей. Сказка хороша, только вот в чем проблема: найти достойное место в мире людей Маугли уже не сможет. В реальности такие случаи имели место: маленькие дети терялись в лесу, но когда спустя десять-двадцать лет их находили, они уже навсегда теряли способность выучиться человеческому языку и влиться в человеческое общество. Мозг ребенка, лишенного речевого общения, не развивается нормально и уже не может восстановиться позднее. Медики и психологи так и называют это явление – «синдром Маугли».

Учеными установлено, что язык, речь, слово сыграли огромную роль в становлении человека как вида Homo sapiens sapiens. Именно речь сделала человека человеком, тем отделив его от мира животных. Ведь человеческая речь – это прежде всего мыслительный процесс. В нем участвуют миллионы и миллиарды нервных клеток. Мы мало задумываемся об этом. Представим, что нам нужно, например, произнести слово «цветок». Из огромного запаса понятий, хранящихся в памяти, мозг выискивает нужное слово и передает команду на его произнесение грудной клетке, легким, голосовым связкам, языку, губам, челюстям. Программируется не только сама артикуляция звука, но и его громкость, интонация, подтекст. Получающиеся в результате звуковые волны разного спектра и интенсивности достигают уха слушающего, оттуда передаются в его мозг, и там начинается сложный процесс обратной переработки полученного сигнала в понятия, эмоции и слова. Нечто похожее происходит и при восприятии письменной речи. Теперь представьте, сколько слов и с какой скоростью произносит, пишет и воспринимает человек, и станет ясно, какую роль сыграло обретение языка в развитии мозга.

Слово и мысль неразрывны. Американский ученый Бенджамин Ли Уорф писал в книге «Наука и языкознание», что язык «формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза». Слово, язык участвуют не только в общении людей, но и во всякой мыслительной деятельности. Выдающийся французский лингвист Эмиль Бенвенист утверждал: «Неверно