Домой она вернулась в приподнятом настроении, уверенная в себе. Теперь ее жизнь обрела цель. Однако уже через неделю Элспет охватило полное отчаяние. Молоко, в больнице лившееся рекой, превратилось в пересыхающий ручеек. И Сесилия вместо беспробудного сна просыпалась через каждые два часа. Ночи превратились в кошмар.

Здоровье Элспет тоже оставляло желать лучшего. Несколько швов так и не зарубцевались. В больнице ее это не беспокоило. Там было полно заботливых медсестер, готовых сделать теплую соляную ванну и найти успокаивающие слова. Дома все это нужно было делать самой. Потрескавшиеся соски болели, а Сесилия постоянно требовала грудь. Младенческий беззубый рот буквально впивался в сосок, отчего перед кормлением Элспет глотала болеутоляющее. Кормя дочь, она сидела со стиснутыми зубами и сквозь слезы отчаяния смотрела на черную головку.

Кейр взял недельный отпуск, однако его пребывание дома не принесло никакой пользы. Он лишь готовил какие-то изысканные блюда, больше удовлетворяя собственный вкус, и постоянно жаловался, что детский плач мешает ему работать и спать.

Когда эта неделя закончилась, Элспет облегченно вздохнула, но очень скоро впала в прежнее отчаяние. Весь день она ходила в халате и в таком виде встречала мужа. Она не знала, куда уходит время. Гора нестираных пеленок в ванной и неприготовленный ужин стали чуть ли не будничным явлением. Спустя три недели Элспет начала думать, что она сходит с ума. Она злилась на себя, на Кейра и даже на требовательный плач дочери. Последнее особенно пугало ее. Когда Сесилия спала, сердце Элспет наполнялось любовью и нежностью. Но стоило малышке открыть глаза, а затем и рот, кошмар возобновлялся. Вкус тревоги и отчаяния был горьким, как желчь, и Элспет ощущала этот вкус у себя в горле. Иногда, не выдержав, она хватала Сесилию из колыбели и начинала трясти. Потом застывала, увидев на сморщенном личике страх. Тогда Элспет принималась укачивать малютку, плакала и просила простить ее за недостаток терпения.

Не выдержав, Элспет позвонила матери. Венеция сразу почувствовала беду и примчалась. Это спасло Элспет и ребенка.

– Дорогая, твоей крошке нужна всего-навсего бутылочка. Я сейчас схожу и куплю ее, а еще запас детского питания от «Кау и гейт». А ты тем временем прими ванну и вымой голову. Мне даже страшно на тебя смотреть.

Элспет поблагодарила мать и так обрадовалась, что даже ради приличия не стала отнекиваться. Спустя час Сесилия, впервые за все это время, мирно спала в своей колыбели. Элспет тоже прилегла и сквозь дрему слышала разговор матери с Кейром.

– Думаю, я ненадолго заберу ее и ребенка к нам. Здесь она совершенно выбивается из сил. Да и тебе невозможно работать под нескончаемый детский плач. Пусть поживут у нас неделю или две. Элспет хоть отдохнет и подлечится. Здесь это невозможно.

Элспет ждала, что Кейр взорвется и будет возражать, говоря что-то вроде: «Я их никуда не отпущу». Должно быть, она уже спала и ей снилось, как Кейр сказал теще: «Да. Пожалуй, это разумная идея».

* * *

– Моя дорогая и любимая Барти, у меня для тебя подарок по случаю нашего маленького юбилея.

– Какого еще юбилея? Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь. Это же не…

– А я так рассчитывал на романтичность твоей натуры. Сегодня ровно три месяца нашей совместной жизни. Целый сезон, причем очень счастливый. Во всяком случае, для меня. Смею надеяться, что и для тебя тоже.

– Конечно. Мы прекрасно прожили эти месяцы. Спасибо тебе. За подарок.

– Что-то не вижу особой радости на твоем лице. Пожалуйста, открой его. Мне сегодня было не дождаться, когда ты вернешься домой. На вечер я заказал столик в «Четырех сезонах». Думаю, ты уже догадалась, по какой причине.

– Нет.

– Барти! Там ты мне сказала, что выйдешь за меня. Как ты могла забыть столь памятное место?!

– Я не забыла, – торопливо проговорила она. – Конечно. Прекрасная идея.

– Ну пожалуйста, открой свой подарок.

Барти искренне старалась не портить мужу ощущение праздника и не думать о стоимости. Она развернула упаковочную бумагу. Так и есть: знакомая белая лента и знакомая голубая коробочка. Куплено в «Тиффани». Внутри лежал довольно скромный золотой браслет. С него на золотой цепочке свисало золотое сердце, украшенное бриллиантом. Такой браслет стоил несколько сот долларов. Однако Барти сейчас нужно было забыть о деньгах, улыбнуться, поцеловать мужа, поблагодарить его и постараться изобразить на лице искреннюю радость.

– Позволь, я сам надену его. Как он тебе идет! Специально для твоей изящной руки. Но если тебе вдруг не понравится, можно поменять.

– Чарли, это замечательный подарок. Он мне очень нравится. Спасибо.

– Я рад, – ответил он, целуя Барти. – На самом деле это я должен благодарить тебя. Ты сделала меня необычайно счастливым. – (Барти промолчала.) – А теперь прими ванну и переоденься.

– Где наши девочки?

– Пошли в кино. Скоро должны вернуться.

– В кино? Но Чарли…

– Что? – Он улыбался ей, как невинный младенец. – Сейчас каникулы.

– Я знаю, но у Дженны завтра экзамен по музыке.

– Она почти все утро упражнялась… А вот и они. Кэти, как тебе фильм?

– Потрясающе!

Барти заметила перемену в облике Кэти. Дочь Чарли выглядела заметно взрослее.

– Кэти, ты поменяла прическу? – спросила она.

– Да. Тебе нравится?

– Очень.

– И мне тоже. Сегодня и сделала. Папин подарок на мой предстоящий день рождения.

«Еще один подарок».

– И куда же ты ходила?

– В «Кеннет».

В «Кеннет»! Этот парикмахерский салон считался на Манхэттене самым шикарным и дорогим. Здесь регулярно бывала Джеки Кеннеди и все светские дамы. Как Чарли угораздило отвести туда двенадцатилетнюю девчонку?

– Прическа сразу сделала тебя значительно взрослее. Ты теперь похожа… – Барти изо всех сил старалась быть доброжелательной. – Ты похожа на Грейс Келли.

– Серьезно? Ой, Барти, спасибо. Кеннет сказала мне то же самое.

Кеннет умела говорить комплименты. Знаменитая парикмахерша обрезала светлые волосы Кэти так, что теперь они едва доходили до плеч; спереди короче, чем сзади. Кеннет завила их красивыми локонами, обрамлявшими лицо Кэти. Барти все понимала: Кэти – хорошенькая девочка, которой хочется поскорее стать взрослой. И все-таки ей всего двенадцать. Она слишком мала, чтобы подражать кинозвездам.

– Ты еще не видела Дженну, – хитро улыбнулась Кэти.

– Дженну? А что, она тоже обрезала волосы?

– Само собой. Ей очень идет. Джен! Твоя мама вернулась. Иди покажись ей.

Дженна входила медленно, опасливо поглядывая на мать. Ее волосы, ее прекрасные золотисто-рыжие волосы – волосы Лоренса, – которые еще утром закрывали ей плечи, теперь были по-мальчишечьи коротко подстрижены, открывая лоб. Сейчас Дженна напоминала сорванца. У Барти подкосились ноги, и она плюхнулась на стул: