— Непонятно, по какому принципу они сортируют? — девчушка задала вопрос и, спрашивая как бы сама себя, сама же и продолжила: — Вроде бы на «Продольной» отсеивали по вопросам, которые мы ввели на терминалах. Только критерии непонятны.

Вот наших соседей — этого Альберта с подружкой — я что-то не вижу. На вид нормальные ребята, а вот нет их, — продолжил юноша.

Разговор прервался. Ни у кого не было желания обсуждать эту тему, а он вспомнил, какой вопрос она ввела в терминал и, как машина, несколько раз уточняя, какие понятия любви она хотела бы узнать, подсказывала на экране разные варианты и остановилась на любви к человеку. Его эта железяка закидала допвопросами и не отпускала более пятнадцати минут, пока не выудила из него вопрос о смысле жизни.

Девчушка, успокоившись, попросила Венсу:

— Может быть, вы продолжите свою историю?

На что Венса как-то вяло ответила:

— Сейчас никак не могу. В голове после этой дергатни с жетонами образовалась пустота.

— Хочешь, я почитаю стихи, — проявил инициативу юноша.

Никто не возражал, и он медленно, без выражения прочел:

Играли пьесу. Кто-то в зале

Не знал, где зритель, где артист.

Ему вначале не сказали.

(Играл на флейте гармонист)

Он думал, что заметить сможет,

Чья роль ему была дана,

А пьеса шла и шла. И что же?

Чью роль играл он? Чья она?

Чей инструмент ему вручили?

Чьи ноты он держал в руках?

И чьи мелодии любили

Его когда-то впопыхах?

— Откуда это? — спросила девчушка. — Ты раньше мне это не читал.

— Это я выкопал из сети. В комментариях сказано, что это какой-то «Дези» сочинил. Идеологическое министерство его стихи не одобряло, поэтому он почти неизвестен.

— А что-нибудь еще из него ты помнишь? — спросила девчушка.

Юноша продолжил:

…Играли пьесу. Кто-то в зале

Не знал, где зритель, где артист.

Все терпеливо ожидали,

Когда иссякнет гармонист.

— Красивые стихи, — сказала Венса, когда юноша закончил читать. — А у нас все короткие кричалки-лозунги. А вот так, чтобы со скрытым смыслом, никто не умеет.

— Ты умеешь говорить красивые слова? — спросила она Лучу.

— Не знаю. Я умею думать. Мама Эля учила меня думать.

— А другая мама чему тебя учила? — спросила она.

— Другая учила добывать огонь, охотиться и ловить рыбу. Многому учила. Она была из «Дисси».

— Это из тех диких людей, которых когда-то находили в дремучих лесах?

— Да, находили в дремучих лесах, но они не дикие. Они природные, — ответил он и, откинувшись назад, закрыл глаза, показывая, что эта тема исчерпана.

Снова зажегся яркий свет, и через некоторое время два пионэра появились перед ячейкой.

— Ну заразы, — процедила сквозь зубы Венса. — Привязались, липучки.

— Прошу пройти досмотр, — снова рявкнул один из пионэров.

Сидящие молча встали. Пионэры тщательно ощупали юношу и Лучу и в нерешительности остановились перед Венсой и девчушкой. Один из них несколько раз громко повторил:

— Прошу пройти досмотр.

— Проходите, — ответила Венса.

Но никаких действий со стороны пионэров не последовало. Это странное противостояние длилось не менее минуты. Лучу скорее почувствовал, чем понял, что надо срочно что-то предпринять, дабы разрядить обстановку, и он затянул пионерский гимн, услышанный на «Поперечной»:

Нам, пионэрам, сделать немало

Родина-мать навсегда приказала…

Остальные подхватили:

Плотно сомкнем мы наши ряды.

Рядом в строю есть и я, есть и ты.

После повтора первого куплета пионэры сначала как-то нехотя, а затем более энергично присоединились к орущим во всю глотку:

Нам, пионэрам, дело всем дали,

Главное цель, остальное детали…

В соседних ячейках часть молодежи, выскочив в проход, присоединилась к орущим:

Вырастут люди все без оков,

Крик пионэров — всегда будь готов!

И вот уже весь вагон что есть мочи орал, не попадая в мотив:

Нам, пионэрам, твердыми быть,

Родину-маму сильно любить!

Казалось, этому ору не будет конца. Но вот уже кто-то подохрип, кое-где послышался захлебывающийся кашель. Крик постепенно стихал, и только пионэры в великом исступлении с красными от напряжения лицами продолжали петь. Лучу изо всех сил крикнул одному из них прямо в ухо:

— Будьте готовы!

Гимн прервался, и оба пионэра синхронно ответили:

— Всегда готовы!

Как бы приходя в себя, они осмотрелись, потоптались на месте и зашагали по вагону вперед по ходу движения пумпеля.

— С ними можно находить общий язык, — сказал юноша. — И как это вы сообразили запеть?

— Теперь все будем петь, — иронично ответил Лучу и хмуро добавил: — учите пионэрские песни.

Яркий свет погас, вагон постепенно успокоился. Побродив по проходу, он с Венсой расположился в соседней ячейке.

— Они искали пилку, — прошептала Венса.

— Да, а заодно проверили крепления жетонов, — ответил он. — Я думаю, они сильно потрясли Берту. Вот и бегают по вагону.

За окнами проступил молочный рассвет. Она плотнее прижалась к нему и спросила:

— Я дорасскажу свою историю?

Он обнял ее и ответил:

— Хорошо.

«Бажена проснулась, когда солнце уже поднялось над лесом. Во дворе кудахтали куры. Мальчишки шумно играли в "чижика". Все взрослые были в поле. Мать-старуха неодобрительно поворчала на нее:

— Гуляешь ночью? Собака гуляла да хвост потеряла.

Бажена потянулась, быстро встала и кинулась помогать матери по хозяйству. К обеду мужчины вернулись с покоса. Она вертелась, подавая еду и, весело улыбаясь всем, мелькала по дому и двору в предвкушении праздника. Братья молча хлебали полевку и почти не обращали на нее внимания.

— Пойдешь к Яри? — спросила мать, когда она пробегала мимо.

— Вы же, мамо, все знаете, зачем спрашиваете? — весело ответила она.

— Черныши вчера вечор заходили, интересовались как мы тута поживаем, — крикнула мать ей вдогонку.

Косцы после полудня улеглись под навес. Полуденная сушь накрыла всю деревню. Домашняя животина, пофыркивая и тяжко вздыхая после обильной еды, расположилась в тени, пережидая дневную жару.

— Ну, что девка, молчишь? — мать застала ее на сеновале. — Что ты о них думаешь? Надоть уж решаться.

Бажена потянулась и смущенно ответила:

— Мамо, вы меня за мельницу хотите отдать? К этим Чернышам?

— А как же ты, дочка, жить-то будешь? У него, у твоего Ярика, одна кобыла и то страсть какая худющая.

Мать села рядом и, сложив на коленях жилистые, натруженные руки, тяжко вздохнула:

— Я вот всю жисть маюсь от любви.