— Ах, вы только поглядите, кто к нам приехал! — развязной походкой модели к ним направлялась жена доктора Вэнса. Она любила, чтобы дети называли ее просто Пэтси и вели себя с ней запанибрата, но на самом деле была ничуть не лучше мужа, просто совсем в другом роде: постоянно всюду совала свой нос, выспрашивала, выпытывала и задавала кучу бестактных вопросов о телесных функциях, мальчиках и тому подобной ерунде. Девчонки за глаза презрительно называли ее Нянькой.

— Ах ты, золотко! — Нянька протянула руку в салон и больно ущипнула Харриет за шею. — Как поживаешь, кукла? Ну, ты и выросла!

— Здравствуйте, миссис Вэнс. — Харриет подозревала, что Эдди нравилась эта вульгарная особа только потому, что на ее фоне сама Эдди выглядела еще более рафинированной и аристократичной.

— Ах, да вылезайте же из машины и пойдемте в наш офис! — миссис Вэнс всегда говорила с неестественным оживлением, будто постоянно участвовала в телешоу. — Солнце мое, — обратилась она к Харриет, — в этом году, я знаю, ты не будешь драться с девочками, так, пупсик?

Доктор Вэнс в свою очередь кинул на Харриет такой тяжелый взгляд, что она даже поежилась.

В комнате ожидания городской больницы Фариш метался из угла в угол, снова и снова воспроизводя сцену покушения на Гам. Братья провели у двери реанимационной палаты уже более суток и ужасно устали от голоса Фариша и его немыслимых схем, поэтому только механически кивали в ответ, тупо глядя в телевизор, по которому показывали мультики.

— Сиди тихо, не двигайся, — громогласно вещал Фариш, словно обращаясь к незримой Гам. — Мне плевать, пусть она хоть на коленях у тебя лежит. Если не будешь двигаться, она тебя не укусит, поняла?

— Фариш, — громко позвал Юджин, очнувшись от дремы, и скрестил затекшие ноги. — Гам вела машину, забыл?

Фариш грозно сдвинул густые брови и бросил на брата испепеляющий взор.

— Уж я бы не пошевелился, — сказал он, — я бы затаился тихо, как мышка. Только ты пошевелишься, она — раз! — и бросится, потому как думает, что ты ей угрожаешь.

— Да что ей было делать, Фариш? Чертова змея упала на нее прямо с небес!

Внезапно Кертис захлопал в ладоши и стал тыкать пальцем в телевизор.

— Гам! — закричал он радостно.

Братья, как один, повернулись к телевизору и через секунду Юджин и Дэнни разразились истерическим хохотом. На экране пес Скуби-Ду и группа молодых людей проходили через заброшенный старый замок. На стене, среди топоров и труб, висел ухмыляющийся скелет, непостижимым образом страшно похожий на Гам. Внезапно он соскочил со стены и бросился на пса, который, скуля и поджав хвост, принялся улепетывать от него по всему залу.

— А-ха-ха-ха, — едва мог выговорить Юджин, — наверное, так она выглядела, когда бегала по дороге со змеей.

Он осекся, упершись в тяжелый взгляд Фариша. Кертис, почувствовав, что совершил промашку, сжался на стуле. В этот же момент дверь распахнулась, и на пороге возник доктор Бридлав.

— Ну, молодые люди, — сказал он, — поздравляю! Ваша бабушка пришла в сознание. Мы отсоединили ее от дыхательного аппарата.

Фариш упал на стул и спрятал лицо в ладонях.

— Хотите поговорить с ней?

Братья торжественно проследовали за ним в комнату, полную таинственных аппаратов, трубок, счетчиков и мониторов, к занавеске, за которой лежала Гам. Как ни странно, выглядела она не хуже обычного, если не считать верхних век, полуопущенных из-за мышечного паралича.

— Даю вам минуту, — сказал доктор, энергично потирая руки. — Не надо ее утомлять.

— Гам, это я, — хриплым от сдерживаемых эмоций голосом прошептал Фариш, нагибаясь над кроватью.

Веки Гам затрепетали, она сделала слабый знак рукой.

— Кто это с тобой сотворил? — громче спросил Фариш и нагнулся ухом к ее губам.

После нескольких мгновений она прошептала:

— Я не знаю. — Ее голос шелестел, как сухие листья. — Я только заметила каких-то детей на эстакаде.

Фариш ударил кулаком в раскрытую ладонь другой руки и отошел к окну.

— При чем тут дети? — спросил Юджин. — Это кто-то из отморозков, Портон Стилз или Бадди Рибалз. Все говорят, что у Бадди есть список неугодных, которых он убирает.

— Нет, — с неожиданной проницательностью заявил Фариш. — Это не они. Все началось тогда в твоем доме, Юджин.

— В моем? — Юджин задохнулся от возмущения. — Ты хочешь сказать, это я виноват?

— Ты что, думаешь, это Лойял сделал? — спросил Дэнни.

— Как он мог это сделать? Он уже неделю назад уехал!

— Но змея-то его.

— Это вообще была твоя идея пригласить его ко мне, — дрожа от обиды, сказал Юджин. — Я теперь боюсь дома показаться — вдруг опять напорюсь на змеюку?

— Знаешь, Фариш, что меня беспокоит? — задумчиво проговорил Дэнни. — Кто разбил нам лобовое стекло? Если они искали продукт…

Он осекся, заметив взгляд Юджина.

— Ты думаешь, это Долфус? — спросил Фариш. — Непохоже, это не его стиль. Он бы просто вспорол тебе брюхо.

— Я все думаю о той девчонке, что пришла к нам ночью, — пробормотал Дэнни.

— Я тоже, — встрепенулся Фариш. — Откуда она взялась, черт подери? Гам, — он обернулся к кровати: — ты видела детей, говоришь? Черных или белых? Сколько их было?

Гам пожевала губами и слабо прошептала:

— Я не помню… Особо не смотрела… Ты же знаешь, глаза-то у меня не очень. Только когда я бежала по дороге, я слышала, как кто-то смеялся.

— Эта девчонка была на площади, когда мы с Лойялом говорили проповедь, — сказал Юджин Фаришу. — Я ее хорошо помню. Она еще на велосипеде приехала.

— Да нет, не было у нее велосипеда, — вмешался Дэнни. — Она потом убежала.

— Я хочу с ней поговорить, — заявил Фариш. — Как, ты говоришь, ее звали?

— Она промямлила что-то невнятное — то ли Мэри Джонс, то ли Мэри Джонсон.

— Черт! Соврала, конечно. Слушай, Дэнни, а ты узнаешь ее?

— Да, — мрачно заявил Дэнни.

— Ну что же, — Фариш неловко потрепал Гам по плечу. — Я сам займусь этим делом. Я найду тех, кто сделал это с тобой, Гам. И тогда они пожалеют, что на свет родились.

Идины последние дни напоминали Алисон последние дни Винни: те бесконечные часы слез, которые она провела на полу в кухне Эдди, обняв руками коробку с умирающей кошкой, прислушиваясь к ее коротким неровным вдохам. Так же, как и Винни когда-то, Ида уже не была рядом с ней, с каждым часом она отдалялась все больше и больше, и Алисон приходила в отчаяние от того, что она не в силах задержать Иду, не в силах ничего изменить. Только предметы, казалось, понимали ее — тяжелые портьеры рыдали, ковры вздыхали, фарфоровые балерины в стеклянных сервантах отчаянно махали руками: «вернись! вернись!», даже дедушкины часы вместо боя издавали сдавленные стоны.