– Я бы не смог работать врачом, – признался я. – Столько тайн вы вынуждены хранить. Я бы как пить дать разболтал, и меня бы лишили практики.

– А то и привлекли бы к ответственности.

– К уголовной? – предположил я. Он возразил:

– Нет, скорее всего к гражданской… Вы бывали на Лагуне? – задал он вопрос не в тему, но я подумал, что к Шишке мы еще успеем вернуться.

– Нет, не доводилось. Кажется, это в Секторе Причала…

– Да, Сектор Причала.

– Не бывал… А чего там интересного?

– Там интересные законы – законы, касающиеся привилегированной информации. На Фаоне, как и на Земле, привилегированными считаются сведения, полученные врачом от пациента, адвокатом – от клиента и священником от прихожанина, если тот исповедовался. На Ундине любая информация, которую некое лицо получило от клиента в силу своей профессиональной деятельности, является привилегированной. Например, суд не может заставить портного разгласить размер вашего пиджака. Про размер вашего пиджака можно спросить лечащего врача, а портного – на что вы жаловались во время примерки. Если портной сболтнет лишнее, его выгонят из гильдии портных.

– М-да… Если следовать такой логике, то художника, писавшего мой портрет, нельзя спрашивать, какого цвета у меня глаза.

– Точно! – откликнулся Гельман. – У художников на Лагуне именно такая привилегия. Принимая во внимание род ваших занятий, я бы посоветовал вам переехать на Лагуну.

Далеко он меня послал.

– Это совет врача?

Гельман насупился:

– Меня ждут пациенты. Предлагаю закончить нашу беседу.

– Правильно, – сказал я, – забота о пациентах – это главное. Это, можно сказать, ваша первая обязанность. И если мы с вами не позаботимся о Шишке, она заработает пожизненное…

– Шишка в состоянии сама о себе позаботься, – оборвал меня Гельман. – Она, в некотором смысле, над миром. Ваша забота ей не нужна.

– Раз уж вы начали говорить, то договаривайте. Что значит «над миром»?

– Год назад она попала в тяжелую авиакатастрофу. Хирурги вытащили ее буквально с того света.

– И она потеряла память? – попытался я угадать.

– Нет, с памятью дела у нее обстоят не хуже, чем у нас с вами. Когда она пришла в сознание после операции, она стала говорить странные вещи, по-своему, очень логичные. Она говорила, мы боимся двух вещей: физических страданий, предшествующих смерти, и моральных страданий, которые мы неминуемо будем испытывать перед смертью. Мы боимся самого страха. Но если человек через все это прошел, если он мгновенно и безболезненно потерял сознание, впал в кому или, более того, если наступила клиническая смерть – все то, что случилось ней в момент катастрофы – то стоит ли его спасать? Для чего? Чтобы он еще раз испытал все это? Чтобы жизнь снова потекла под страхом смерти? «Постоянно рождаться – значит страдать», – сказал принц Шакьямуни. Спасших ее хирургов она поблагодарила очень сухо. Лучше бы ей вообще ничего им не говорить. Меня вызвали для консультации, и я застал такую сцену: главный хирург стоит с бутылкой дорогого коньяка и букетом цветов – то и другое ему подарил один из пациентов – стоит и хлопает глазами. Он не успел отнести подарки в кабинет, зашел в палату к Шишке – проведать. А та ему – как ушат воды на голову – зачем вы меня спасли, хотя спасибо, конечно, но, право, не стоило беспокоиться… И – в слезы. Хирурги сначала думали, что у нее затянувшийся посттравматический шок. Ничего подобного я у нее не нашел. Она мыслила абсолютно отчетливо, прекрасно осознавала, что с ней произошло, но она жалела, что ее спасли.

– Была ли она искренна?

– По-моему, да.

– Амбивалентность?

– Нет, не тот случай.

Меня бесило спокойствие, с которым он это все произносил.

– Вы хотя бы пытались ее переубедить?

– Разумеется. В некотором смысле, переубеждать – это моя работа. Но наши беседы имели странное последствие. Впрочем, не хочу приписывать своему влиянию то, что произошло бы и без моего участия.

– Так что же произошло?

– Она решила, что она все-таки умерла. Что теперь она – это не совсем она, а ее некая новая форма – как, если бы ее не сразу взяли на небо, а позволили еще немного пожить среди людей – доносить тело, по ее собственному выражению. И разумеется, бесполезно спрашивать о ее настоящем имени или о том, откуда она. Она везде и нигде, она – некто и ни кто – Шишка, одним словом.

– Несколько странное прозвище для ангела во плоти.

– Она не сама его придумала. Она сказала, что не может называть себя каким-либо именем, потому что какое бы имя она себе ни выбрала, в нем будет частица той, кем она была до смерти, в смысле – до катастрофы. Шишкой ее прозвали медсестры, другие пациенты подхватили, и она решила – Шишка так Шишка.

– Однако вам ее настоящее имя должно быть известно.

– Без комментариев.

– Буду признателен, если вы то же самое ответите полиции.

В кабинет вошла медсестра Дора, тайком вызванная Гельманом, чтобы помочь ему выпроводить меня из клиники. Через руку у нее была небрежно перекинута какая-то рубаха с длинными рукавами.

– Спасибо, что уделили мне время, – сказав так, я по стенке, не поворачиваясь спиной к медсестре, выбрался из кабинета.

В голове вертелся план как поймать Шишку: не покупать продукты, ходить голодным и оборванным, квартиру окончательно запустить, на дверцу холодильника установить самую совершенную сигнализацию, кругом натыкать сканеров и телекамер… Глупости…

С кем Бенедикт встречался в баре перед арестом?

– понимая, что схожу с ума, написал я на зеркале в ванной, продублировал на холодильнике и полетел в Отдел.

Выслушав доклад о пузырьках и капсулах, Шеф приказал задействовать Виттенгера.

Инспектор был у себя в Департаменте и наводил порядок в умах подчиненных, «слишком много о себе возомнивших» за время его отсутствия.

– Срочное дело, – сказал я ему.

Подчиненные испарились.

– Выкладывай!

– Инспектор, вы согласны с утверждением, что порой мы совершаем поступки, последствия которых мы потом расхлебываем годы, а то и всю жизнь?

– Абсолютно согласен. Черт меня дернул связаться с вами…

– Этого уже не исправить. Вообще, традиционная наука утверждает, что сделанного не воротишь. Невозможно, утверждает наука, вернуться в точку бифуркации, когда своими действиями, или, применительно к вам, бездействием, мы отправили нашу фазовую траекторию к нелицеприятному аттрактору…

– Кончай демагогию! Говори, что надо.

– Надо вернуться в точку бифуркации, инспектор. Надо вернуться в девятое тире десятое июля и доделать то, чего вы тогда не доделали.