Маша обернулась – и с криком вновь упала на колени,прижалась к отцу, уткнулась в его плечо, чтобы не видеть, не видеть!.. Но иперед зажмурившимися глазами маячило то же кошмарное зрелище: прильнувшее кокну со двора чье-то лицо – чудовищное лицо! Круглое, плоское, сплошь заросшеерыжевато-серым пухом, с крючковатым носом, больше похожим на клюв, оно,чудилось, вовсе не имело рта, зато обладало глазами как плошки. Черные,необычайно подвижные, снующие туда-сюда, они вдруг замерли, перехвативиспуганный взор Бахтияра, и как бы повлекли его к себе.

Жуткая морда медленно отлепилась от окна и начала постепенноотдаляться, а Бахтияр, как на привязи, тащился через всю горницу. Громкий,клекочущий крик послышался со двора, и это подействовало на Бахтияра как удархлыста на заупрямившегося скакуна. Он ринулся вперед и, словно бы дорога додвери (шагов пять!) показалась ему слишком долгой, ударом кулака распахнул раму(посыпались державшиеся на честном слове осколки) и выскочил, словно бы вылетелиз окна. А вслед за тем… вслед за тем входная дверь, которой нынче, похоже,была судьба распахиваться так, что на избе крыша начинала приплясывать, сновагрохнулась о косяк, и в комнату ввалились Александр с Александрою. Оба дрожаликак два осиновых листа, зуб на зуб не попадал у них, а бледны были, словно…

– Да вы что? Мертвеца ожившего увидели, что ли? – гневновскричал отец, вскакивая с колен и поднимая Машу, раздосадованный, во-первых,тем, что Бахтияр сбежал от расправы, а пуще того – что слизняк Сашка засталотца в слезах и унынии. – Где черкес?!

– Он… в окошко! – пискнула Сашенька. – Сова там была, сова!Она его, она… – Сашенька начала заикаться, и Александр оттолкнул сестру всторону, хотя и его глаза блуждали, как у безумного, и его голос прерывался, ион безуспешно пытался выговорить:

– Там… О господи! Там идет знаете, кто? Tам идет…

Он осекся, оглянулся через плечо и с тонким, жалобным воплемшарахнулся в угол, освобождая дорогу высокому худощавому человеку, ступившемучерез порог и окинувшему избу взволнованным взглядом светлых глаз.

Маша тихо ахнула, схватилась за горло.

Александр Данилыч медленно потянул руку вверх –перекреститься, но рука не поднималась, словно незримая сила земная налила еесвинцом. Меншиков вспомнил, как выглядел только что сын. Надо думать, и у неготеперь вид не лучше! Эк его угораздило брякнуть насчет ожившего мертвеца… вот ион, тут как тут, припожаловал! Господи, спаси и сохрани!

Левой рукой поддерживая правую, Александр Данилыч кое-каксотворил крестное знамение, однако призрак как стал на пороге, так и стоял.Знать, их, вурдалаков, спроста не возьмешь. Да, осинового кола под рукой нету –надо иначе исхитриться спастись. Но, ей-богу, из всех знакомых и незнакомыхмертвецов, коим взбрела бы вдруг блажь явиться по Алексашкину душу, вот этогоон никак не предполагал увидеть!

Однако, хоть и говорят, что незваный гость хуже татарина (анезваный мертвец?!), ни перед кем не давал слабины Александр Данилов Меншиков.Не даст и теперь!

Он скрепился, прокашлялся и изрек с видом гостеприимногохозяина:

– Ну, здравствуй, коли пришел, князь…

– Нет! – раздался вдруг сзади истошный крик, и Меншиков,сделав от неожиданности оборот вокруг своей оси, невольно глянул в окно,уверенный, что Маша увидела там другого упыря и потому так страшно кричит. Но вокне по-прежнему сияло предвечернее темно-голубое небо, в котором ангелы, божьидетки, уже засветили первые свои огонечки, а Маша, держась за горло, хрипло,чуть слышно, как если бы вместе с криком из нее вылетела и вся душа, бормотала:– Нет! Это не он! Ты что, не понимаешь? Это опять сова надела его личину на Бахтияра,как там, на поляне, где мы с ним…

Она не договорила, рухнула, где стояла – то есть рухнула бы,когда б не успел подхватить ее этот неведомый, как две капли воды схожий скнязем Федором Долгоруковым, царство ему небесное! Или… нет?

* * *

А Бахтияр… а в эту пору Бахтияр сломя голову мчался сквозьтайгу. Остатки человеческого разума, которые еще сохранились в нем после того,как появилась рыжая сова и одним взглядом, одним кликом поработила его всецело,подсказывали, что не может человек бежать так стремительно, нет в его телетаких сил, ибо он не бежал, а летел. И вдруг он понял, что не сам летит – егонесли стрекозы.

Сначала он услышал странный нарастающий шум, как будто воктябре зашуршали все опавшие, иссохшие листья враз. Бахтияр поднял голову,прислушался – и вдруг, обгоняя его, понеслись десятки, сотни, а потом тысячитысяч стрекоз.

Их было так много, что вмиг померк бледный вечер и наступилигустые сумерки, чья синева была там и сям, везде, насквозь прошилазлат-серебряными трепетными стежками и изумрудными блестками: мерцанием крыл иглаз.

И вокруг Бахтияра, и над кустами, и по всей тайге – всюдупорхали, мельтешили, неслись эти создания, и когда он вдруг в ужасе начиналзапинаться, пытался свернуть или хотя бы упасть, чудовищный рой обвивалсявокруг него, как там, возле болота, обвивались осы, и вся-то разница, что новыйрой не жалил Бахтияра, а впивался миллионами лапок в его одежду, волосы, вновьи вновь увлекая вперед, вновь и вновь подчиняя бесконечному бегу. И былимгновения, когда он отрывался от земли в гигантских прыжках – это поднимали егострекозы.

Их крылья бились, трепетали перед лицом, и Бахтияру стало нехватать воздуху. Он замахал руками без всякой надежды, лишь в отчаянии, но, кего изумлению, стрекозы отпрянули в стороны, исчезли, словно исполнилипредначертание свое, а теперь спокойно могли воротиться в бездны, их извергшие.

Теперь вокруг были олени…

О, далеко же занес Бахтияра лёт стрекоз, если тайга махалапозади и обочь своими зелеными крыльями, безнадежно отстав от тундры, котораястремительно стелилась под копыта семерых важенок, которых гнал Бахтияр.

Их серые, бархатные крупы маняще вскидывались перед ним,копыта выбивали дробь, и от этой мелодии вся мужественность его восстала, изапах самок, жаждущих самца, коснулся затрепетавших ноздрей. Он увидел ихразверстые, судорожно сокращающиеся лона, полные белой влагою желания, – инеистово рванул на себе одежду, обнажая чресла.

Крикнул – нет, затрубил, призывая страстно, победно, – иваженки порскнули в разные стороны, исчезли. Теперь перед Бахтияром была лишьодна, и алое закатное солнце окрасило ее шкуру в красный цвет. Тундра былатверда, как камень, – иначе почему копыта важенки выбивали звон, словнобубенчики?..