Меншиков так шарахнул дверью о косяк, что ветхая избешказаходила ходуном, а из деревянных ведер, стоявших на полу, выплеснулась вода. Испросил сердито:

– О чем это она тут зловонила? Кто ее покликал – ты, что ль,Александр?

Тот так и взвился. Вечно он крайний для отца! Ишь, загналсвоими прегрешениями семью туда, где Макар телят не пас, а все еще взрыкиваетпо-старому?! И он вызверился:

– Зачем гнал повитуху? Иль не терпится внучка понянчить,выблядка чьего, неведомо?

Меншиков стал столбом, словно ударился о жестокие словасына. Подозрения, которые у него, человека пожившего, опытного, отца троихдетей, не могли не появиться с самого начала Машиной беспричинной болезни,теперь воротились, взметнулись вихрем, закружили так, что он даже пошатнулся, когдаповорачивался к старшей дочери и спрашивал:

– О чем это он, скажи ради Христа?

У Маши позеленело в глазах, словно и впрямь привязалась кней та зеленая кручина, которую пророчила Баламучиха. Да, ежели бы так! Но чтотолку лукавить: дело не в зеленой кручине, Александр, кажется, прав, и мерзкаястаруха права – они раньше самой Маши разгадали причину ее нездоровья, неугадав, не в силах угадать и даже вообразить главное: кто в сем виновен. Да икому, находящемуся в здравом уме, взбредет в голову, что бывшая государеваневеста Мария Меншикова, после тайного венчания – княгиня Долгорукова, понеслаот призрака… призрака своего погибшего супруга!

Ах, господи! Как же она мечтала об этом и в то же времябоялась сего после той незабываемой ночи в Раненбурге, и не знала, радоватьсяили печалиться, когда все обошлось без последствий. А теперь… теперь…

Как могло сие сбыться? Могло ли?! Ну в точности, будто всказках: мол, если встретишься в чащобе с лешим и отведаешь у него заклятойеды, то дома тебе уже не бывать и прежним человеком не стать. Так и она:встретилась с Сивергой, отведала ее заклятой мухоморной воды, навевающей чары,– и как бы перешла на житье в иной мир, где можно не только предаться неистовойстрасти с призраком, но и зачреватеть от него!

Этого не может быть. Это невозможно! Однако это свершилось,а стало быть… возможно!

Маша почувствовала, что улыбается, – и закрыла лицо руками.

Ей было страшно отцова гнева, ей было стыдно… оттого, что ейнисколечко не было стыдно! Она всегда знала, всегда верила, что счастье для неемыслимо только с одним человеком на свете, с князем Федором, и как ниотринывала его, он все же сделал ее своей женой и даже после смерти явился кней, чтобы оставить по себе вечную память – ребенка. Ну как она могла стыдитьсятого, в чем видела особенное действие Провидения, которое назначило их друг длядруга! Наверное, ей следовало казниться и каяться, а она ощущала себя, какптица, которой отворили клетку!

Руки отца ласково взялись за ее ладони, потянули от лица.

– Машенька, душа моя…

Глаза его, исполненные бесконечной, всепрощающей нежности,заглянули в ее – испуганные, растерянные:

– Скажи только, кто он? Скажи хоть словечко…

Маша глубоко вздохнула, впервые осознав, как нелегко ейпридется. Теперь предстоит поведать отцу все с самого начала, со дня, вернее,ночи их первой с князем Федором встречи: и про его сватовство, и про взгляды,говорившие больше слов, и про березайскую конюшню, про раненбургскую часовенкуи про поляну, где солнце озаряло их любовь…

Она уже приоткрыла рот – начать, да осеклась. Ах, если быони сейчас были одни с отцом, без пристального взора оскорбленной в своейчистоте Сашеньки, без злобного сверканья Александровой насмешки! Она взглянулана дверь, мечтая, чтобы эти двое ушли, и тогда она откроет отцу все, все… ивдруг глаза ее испуганно расширились.

Александр Данилыч встревоженно обернулся – и только плечамипожал, недоумевая, чего так испугалась Маша. Ведь на пороге стояло не адскоевидение, как он уже думал увидеть, а всего лишь Бахтияр – мрачный, серьезный…но вот он поднял голову, и Меншиков увидел, что в глазах его бушуетнескрываемое торжество.

Бахтияр шагнул вперед, гордо расправил плечи и произнес:

– Это я, ата [85].

Мгновение в горнице царило недоуменное молчание. Сашенька вужасе отвернулась, Александр завел глаза, а Маша с отцом глядели на молодогочеркеса как завороженные, и не зря: ведь вместо адского видения перед нимиоказалось чудовище в человеческом облике. И вдруг раздался хриплый каркающийсмех. Все, как по команде, взглянули на Александра, ибо это смеялся он – дослез, до колик, складываясь вдвое, сам изумленный тем, что его догадкаоказалась такой верной. А впрочем, чему так-то уж изумляться? К этому давношло, удивительно, что столь затянулось!

Он так хохотал, что даже подавился смехом, когда вдругжелезные тиски сдавили его плечи и беспощадно повлекли прочь – вышвырнули издому на траву; Александр, оглушенный, лежал плашмя, пока на него с размаху нешлепнулась рыдающая Сашенька.

– Он прогнал нас! – бормотала она сквозь всхлипывания. – Онвыгнал нас, выгнал!..

Александра лучше всего вразумляли сильные впечатления. Вот исейчас: одним крепким тычком отец смог вбить в него даже угрызения совести.

– Ладно, не плачь! – Он поднял сестру, неуклюже прижал ксебе: проявления нежности были для него диковинны. – Ну, тише, успокойся. Пустьтам сами поговорят. А мы пойдем, пойдем-ка покараулим, чтоб кто чужой непришел. – Он чувствовал, что двух неожиданных появлений – Баламучихи и Бахтияра– для одного сего вечера вполне достаточно. – Пойдем, постережем. Это делосемейное.

И брат с сестрой, поддерживая друг друга, заковыляли кизгороди.

В это время в избе Меншиков наконец очнулся от новогоповорота судьбы и грозно надвинулся на Бахтияра: