притаившись у вас под подолом. Но у нас с Господом есть некоторые расхождения… Мне предстоит совершить еще много такого, что Ему радости не доставит! Одно такое дело и привело меня в Севилью. И я с таким упорством шел к цели, что даже вечное спасение, поднесенное мне твоими прекрасными ручками, не заставит меня свернуть с дороги.

Эльвира резко поднялась, приблизилась к Дон Хуану.

– А я? – спросила она гораздо более хриплым голосом, словно птицы страсти, свившие гнездо у нее в груди, теперь запели в ее горле.

– Что ты хочешь сказать?

Она изо всех сил вцепилась в Дон Хуана:

– Представь, что не прошло столько лет, что ты не убил моего отца или, допустим, я об этом не знаю. Забудь о моем немолодом лице и печальном голосе. Ты поднялся к моему окну, и губы мои трепещут надеждой. Взгляни на меня. Я несу тебе всю любовь, которую моя душа может дать, и все счастье, которое может дать моя плоть. И ты… еще не отверг меня.

Дон Хуан спокойно отступил.

– Это может показаться странным, – ответил он ледяным тоном, – но самые важные решения я обычно принимаю быстро.

Она снова заплакала, закрыв лицо руками. Голос ее дрожал:

– Трус! И трусом был всегда! Ты храбр лишь с продажными девками! А любовь пугает тебя, и ты бледнеешь, словно пред ликом смерти.

– Хуже, Эльвира, хуже. Смерть мне безразлична. Я несу ее внутри с того дня, когда вытащил шпагу из ножен и обратил против твоего отца. Она неотступно со мной, дремлет в моем сердце, и я знаю, что в любой миг она может увлечь меня за собой. Но любовь неведома мне. Я готов объяснить тебе… Если ты пожелаешь выслушать меня, я постараюсь объяснить тебе все более или менее ясно…

– Мне? Я столько лет горю на медленном огне! Жду тебя каждую ночь на том же самом месте, забыв о чести, забыв обиду… Я соглашусь выслушать тебя только тогда, когда ты увезешь меня с собой иль останешься рядом навсегда.

– Видишь? Как мне не отвергнуть тебя, ты ведь требуешь, чтобы я изменил себе самому.

– Рядом со мной ты найдешь счастье и спасение.

– Но такой ценой мне не нужны ни счастье, ни спасение.

Эльвира повисла у него на шее и заговорила, терзая ему губы поцелуями:

– Пускай потом ты покинешь меня, никогда больше не вспомнишь, подари мне хотя бы воспоминание об истинной любви.

– Ах, так ты уже забыла и о Боге, и о грехе?

– В ту ночь я забыла о них, а сегодня чувствую то же, что и тогда.

– Но, девочка моя, надо помнить о них, помнить непрестанно. Я только и думаю о них… тоже с той самой ночи.

Дон Хуан говорил тоном учителя, отчитывающего ученицу. Эльвира резко оттолкнула его:

– Я ненавижу тебя!

– Вот это другой разговор. Так мы лучше поймем друг друга.

– Я подниму против тебя всю Севилью! Они поволокут тебя по мостовым!

– Но я не сделал им ничего плохого… и они боятся меня.

– Я своей рукой убью тебя!

– Думаю, в этом нет никакого смысла, но ты имеешь полное право…

Эльвира повернулась к двери. Дон Хуан снял с вешалки шляпу и протянул ей:

– Надень. Она тебе идет. А если хочешь маску… – Он нагнулся, чтобы поднять ее, и одновременно спросил: – А та иудейка, донья Соль, что сталось с ней?

Эльвира протянула руку за маской:

– Она умерла смертью, которую заслужила. На костре.

– Как тривиально!

Дверь за Эльвирой захлопнулась. С другой стороны вышел Лепорелло.

– Женщин понять невозможно.

– Не паясничай!

– Эта максима – часть моей личной философии. Женщины напоминают мне морские волны. Разве кто сумел дознаться до смысла их движения? Разве кто разгадал, почему так необъятно море, почему в нем кроется столько тайн? Но мы все равно купаемся в море, а иногда садимся на корабль и пускаемся в плавание. С женщинами происходит то же самое: они непостижимы, загадочны и переменчивы. Невозможно дознаться, что происходит у них внутри или куда их двинет; но до поры до времени они позволяют использовать себя для великолепнейших плаваний. Весь секрет состоит в том, чтобы не задавать им лишних вопросов.

– Ты, кажется, читаешь мне наставления?

Лепорелло засмеялся было, но потом порывисто прижал руки к груди:

– Просто я знаю в этом толк, хозяин.

– Но не больше моего.

– Chi lo sa? До сих пор мы не мерились нашими знаниями. Я все старался подлаживаться под сеньора и отвечать, как подобает смышленому слуге. Но нынче особый день, может, самый важный из всех… для нас обоих. Последствия того, что совершите вы, коснутся и меня. Посему…

Дон Хуан неспешно приблизился к нему:

– В твоих словах таится намек, или я просто плохо понял тебя?

– Скорее первое, хозяин. С чего бы вам меня не понять?

– Тогда говори прямо.

– Вот такой Дон Хуан мне по вкусу! – восторженно воскликнул Лепорелло. – Все карты непременно открыты, даже если предстоит игра с дьяволом. И я тоже открою свои. Ведь сегодня может много чего случиться. Вернее сказать, сегодня может случиться все – до конца.

– До конца?

– Да, хозяин. Даже самое последнее. Вот я и должен подумать о своем будущем.

Дон Хуан со смехом похлопал его по спине:

– Я не забуду тебя в завещании… тебе будет оставлено достаточно… за твою верность.

– Сеньор не так меня понял. Я имел в виду вот что: если сеньор помрет, мне придется следовать за ним и в мир иной.

– Да разве я о том прошу? Смерть – дело приватное, а за гробом слуги не требуются. Хоть в преисподней, хоть на небесах – полный пансион.

– Сеньор не может судить, что бывает нужно, а что нет за гробом.

– А ты?

Лепорелло отступил на шаг назад:

– Сеньор желает, чтобы я открыл все свои карты?

– Разумеется.

– Тогда, надеюсь, вам достанет взглянуть мне в глаза.

Дон Хуан схватил Лепорелло за плечи и впился в него взглядом. Потом грубо отпихнул от себя:

– Во взгляде твоем – бездна, а на дне ее сияние вечности. Ты ангел или бес?

– Бес, к вашим услугам. Ангел тоже должен быть где-то рядом, но за двадцать лет, что я провел при сеньоре, я так и не опознал его.

– Преисподняя оказала мне великую честь. Как звать тебя?

– К чему вам имя? А вот тело, которое мне так пригодилось, вы всегда называли Лепорелло.

– Зачем ты явился? И должен ли я понимать, будто то, что считал своими поступками, было всего лишь