затем, из опасения потерять обувь при первом же шаге, ходят самым причудливым образом. Эти удивительные башмаки почти полностью лишены задников, так что взору являются только шелковые чулки и подошва; изгнанный задник заменяют ленты в цвет чулок; ленты эти облегают ту часть ноги, которая должна быть скрыта от посторонних глаз, и непостижимым образом удерживают пятку в башмаке, словно приклеивающемся к ступне. Этот род кокетства представляет собой пытку, достойную Китая; но севильские женщины соглашаются на подобные мучения добровольно; они готовы скорее страдать всю жизнь, чем не иметь на публичном гулянье авантажного вида[358].

Нынче в Севилью приехала из Кадиса жена английского консула; вчера она рассказала мне, что однажды незадолго до начала гулянья ее навестила одна молодая севильская дама; лишь только усевшись, прелестная андалузка, довольно близко знакомая с хозяйкой дома, попросила у нее позволения снять башмаки. Неважно, что в здешних домах нет ковров[359]: женская обувь в большую жару становится настоящим пыточным инструментом. После получасового отдыха жертва решила продолжить свое галантное мученичество, но ноги ее так свыклись со свободой, что никакими силами невозможно было заставить их вернуться назад в тюрьму. Англичанка предложила гостье башмаки своих дочерей, в которых прекрасная андалузка почувствовала бы себя совсем вольготно; принесли британские башмаки, но лишь только испанка завидела эти сапожищи, как вскричала, что ни за что на свете не покажется на Alameda (название места для гуляний в испанских городах) в таком ужасном виде; выйдя на люди в подобной обуви, она погубит свою репутацию. Пришлось продолжить ухищрения, пустить в ход холодную воду, лед, мыло, и после получаса невыразимых мучений бесстрашная кокетка смогла наконец продолжить свой путь.

Меня уверяют, что жительницы Андалузии читают только молитвенники… Так же обстоит дело и во всей остальной Испании. Счастливы мужчины, которых они любят, по крайней мере слова, которые слышат от них возлюбленные, – незаемные!.. Конечно, для выражения своих чувств андалузки прибегают к своего рода женской традиции, которую передают одна другой в разговоре, но это неизбежное образование не черпается из книг, оно не испорчено культурой заемной и тщеславной, по вине которой женщины Севера изъясняются чаще всего безвкусно и напыщенно. Здесь можно наслаждаться вволю очарованием, исчезнувшим у нас: очарованием остроумного невежества[360]. Во Франции или Англии невежественная женщина глупа; в Испании она прелестная плутовка, чей ум, нимало не обработанный, светится в глазах, обнаруживается в точности и оригинальности каждого суждения. Разница между француженкой и испанкой такая же, как между гусыней и дикой уткой; гусыня полностью зависит от того, кто ее раскармливает и служит ей тюремщиком до тех пор, пока не станет палачом; дикая утка выживает благодаря своему инстинкту, который помогает ей пользоваться дарами природы.

Нужно приехать в Севилью, чтобы со сладостным изумлением обрести здесь первобытный тип женщины, искаженный во всех других краях притязаниями и жеманством цивилизации, чувством долга навязанным, но не прочувствованным – всем тем, что делает общественную жизнь во Франции скучной и пресной. В этой стране (я говорю о Франции) дело кончится тем, что к юным девушкам станут приглашать учителей невинности, настолько важно сделалось казаться скромной и простодушной… чтобы удачно выйти замуж.

Не знаю, до какой степени вечерние прогулки представляют опасность для севильских красавиц, но многие мужья уверяли меня, что дамам этим довольно внушаемого ими восхищения. Как бы там ни было, на подобное идеальное поклонение, даже если оно в самом деле так невинно, способны, на мой взгляд, только существа юные.

Итак, для того чтобы понравиться прекрасной даме на севильском гулянье, нужно быть юным мужчиной; допустим, такой мужчина имеется; в этом случае, будьте уверены, что, если он несколько раз пройдет мимо молодой женщины и всякий раз посмотрит в ее сторону, это будет означать, что он вступил с нею в отношения. У этого своеобразного фехтования есть свои правила, как у боя быков, который именуется здесь бегом быков; это бег не за быком, а за женщиной. Женщина сначала бросает на своего вздыхателя взгляд украдкой; если тот продолжает выказывать свое восхищение и не вызывает неприязни у той, кем он восхищается, она кивает в знак благодарности или награждает кавалера залогом признательности: роняет веер или носовой платок и получает их назад из рук юноши, который спешит их поднять; в Севилье нередко случается, что знакомство, завязанное таким образом, длится полгода и полностью подчиняет себе два юных воображения, однако связь эта, зиждущаяся на кокетстве женщины и галантности мужчины, остается совершенно невинной: влюбленные не обмениваются ни единым словом!

Нам подобные нравы сделались так чужды, что мы не способны оценить ни их преимущества, ни их недостатки; этот язык для нас потерян навсегда, и мы не верим даже сделанным с него переводам. Впрочем, завершая свое похвальное слово добродетели андалузок, я не могу не последовать примеру того сельского проповедника, который растрогал свою паству рассказом о мученичестве не помню уж какого святого; видя, что вся деревня рыдает, добрый кюре начал упрекать себя в излишней велеречивости; наконец, не в силах больше сдержать волнение, им же самим и вызванное, и рыдая вместе с остальными, он воскликнул сквозь слезы: «Братья, друзья, дети мои, дражайшие мои дети, не плачьте так горько; ведь во всем, о чем я вам поведал, нет, возможно, ни слова правды».

Боюсь, как бы то же самое не сказали о моем восхвалении платонической любви андалузок; тем более что один молодой человек, способный судить беспристрастно, ибо он еще ни на ком не женат, уверял меня совсем недавно, что жительница Севильи нередко решается осчастливить первого встречного, с которым едва успела обменяться взглядами. Выбирайте сами между двумя вариантами.

Скажу вам и нечто куда более страшное: один англичанин, с которым мы свели знакомство в Мадриде и который приехал в Севилью прежде нас, имел рекомендательное письмо к здешнему священнику. Знаете, куда этот достойный служитель церкви повел юного чужестранца, даже, заметьте, не спросив его мнения?.. он повел его… Вы помните госпожу Сен-Клер в «Клариссе»[361]?.. Так вот, он повел его к севильской Сен-Клер… одним словом, к девицам легкого поведения!.. Причем святой чичероне чувствовал себя в сем почтенном притоне как дома… Вы видите, до какого цинизма можно опуститься, если, подобно мне, иметь злосчастную тягу к искренности. Давно уже я упрекаю себя за маниакальную привычку высказывать все без обиняков: порой это все равно что не сказать вовсе ничего. Ибо, желая показать предмет со всех сторон, мысль совершает круг и возвращается в исходную точку. Из-за моей правдивости у всех