Непроницаемый туман непостижимости и непредсказуемости поведения агентов другими агентами создает условия для процветания теории игр. Эволюции это известно, и принципы теории игр в своих взаимодействиях применяют многие виды (компетентность без понимания!). Смотровые прыжки газелей – лишь один простой пример. Другим примером может служить беспорядочный полет бабочек, траектории движения которых трудно предсказать насекомоядным птицам, хотя эволюция и помогла птицам, наделив их более высокой “частотой слияния мельканий”, чем, например, наша (они видят больше “кадров в секунду”, чем мы, поэтому обычный фильм показался бы им слайд-шоу). Фактически “понимание” этого принципа наблюдается и в типичном инстинкте животных, склонных считать любой сложный движущийся объект агентом – “Кто здесь, и что вам надо?”, а не “Что это?”, – чтобы не подвергать себя опасности, на случай если это действительно агент, который хочет съесть животное, спариться с ним или вступить в схватку за что-то. (Я утверждаю [2006а], что этот инстинктивный ответ объясняет появление в процессе эволюции всех невидимых эльфов, гоблинов, лепреконов, фей, огров и богов, которые в итоге выливаются в единого Бога, непревзойденную невидимую интенциональную систему.)

Подобно животным, которые используют эту стратегию, хотя им и не нужно понимать почему, мы, люди, по достоинству ценим тактику сохранения своей непредсказуемости, хотя и не имеем необходимости понимать, почему это важно. Но обычно это вполне очевидно. Заметив в антикварном магазине симпатичную вещицу, вы не выражаете своего восхищения, пока не узнаете ее цену. Если вы поступите по-другому, продавец возьмет с вас втридорога. Выставляя что-либо на продажу, вы называете цену, которая кажется вам разумной, потому что не можете предугадать, готов ли покупатель заплатить больше, и надеетесь, что он не поймет, на сколько вы готовы ее снизить. (Само собой, отказаться от торга невозможно.) Аукционы дают прекрасный шанс исследовать эту неизведанную область – заранее называя аукционисту свою цену, вы полагаетесь на его порядочность и надеетесь, что он не раскроет ваш максимум другим потенциальным покупателям.

Точно так же, без памяти влюбляясь в кого-то с первого взгляда, вы стараетесь не терять голову и не выражать своего восторга, оставаясь как можно более сдержанным и бесстрастным, ведь вам вовсе не хочется отпугнуть такого удивительного человека или наоборот дать ему преимущество и сразу позволить вить из вас веревки. Бесстрастность полезна не только в покере. Как правило, вы повышаете свои шансы добиться желаемого, держа конкурентов – других агентов в окрестностях – в подвешенном состоянии и не позволяя им предугадать, какой шаг вы сделаете, и подготовиться соответствующим образом. (Подготовка среды другого агента весьма затратна, поэтому противники не будут пытаться предугадать ваши действия, не имея достаточных оснований для этого.)

Фокусники умело пользуются “психологической силой”, чтобы заставлять вас (“на ваше усмотрение”) вытаскивать из колоды именно ту карту, которая им нужна. Способов много, а распознать их очень сложно, поэтому хороший фокусник почти всегда справляется с задачей. Таким образом он ограничивает вашу субъектность, манипулирует вами, превращая вас в инструмент, в пешку, в исполнителя воли фокусника и лишая вас статуса свободного агента.

Вопреки античной идеологии, мы не хотим, чтобы наша свобода выбора ничем не обусловливалась. Мы хотим – и должны хотеть – действовать, имея в своем распоряжении достаточное количество информации о доступных нам вариантах. Если бы только среда обусловливала наличие у нас множества необходимых истинных убеждений об окружающем мире, а также подталкивала нас выбирать наиболее разумный курс действий на основании этой информации! Так мы получили бы почти все, чего хотим в качестве агентов, за исключением одного: нам не хотелось бы, чтобы в среде присутствовал агент-манипулятор, который забирал бы у нас контроль, поэтому мы не хотели бы, чтобы среда делала наши лучшие действия слишком очевидными для других агентов, поскольку в таком случае они стали бы эксплуатировать нас, зная слишком много о том, что мы хотим и насколько сильно. Итак, к нашим желаниям нужно добавить способность хранить в тайне ход мыслительного процесса и принимаемые решения, даже если для этого нам придется время от времени выбирать второй по качеству вариант, просто чтобы держать остальных в неведении. (Первый формальный анализ этого см. Clegg 2012.)

Некоторые люди, смутно осознавая важность этой непредсказуемости, полагают, что “на всякий случай” им стоит стремиться к абсолютной непредсказуемости, достичь которой можно, только если в основе нашего мозга лежит физическая индетерминистичность. Вот как однажды с характерной живостью описал это философ Джерри Фодор (2003):

Человеку хочется быть таким, какой традиция рисует Еву в тот момент, когда она кусает яблоко. Совершенно свободной поступить иначе. Настолько свободной, что даже Бог был не в силах сказать, какой шаг она сделает. [p. 18]

Но почему “человек хочет” этого? Разве такая абсолютная непредсказуемость лучше практической непредсказуемости? Многие философы на протяжении нескольких тысяч лет утверждали, что без абсолютной непредсказуемости невозможна истинная свобода воли. Может, они знают что-то, чего не знаем мы? Если и так, они не спешат раскрывать свои карты. Для большинства из них мысль о том, что свобода воли несовместима с детерминизмом, кажется слишком очевидной, чтобы ее подкреплять. Я же считаю, что они обязаны доказать свою точку зрения. Объяснить нам, почему мы должны страдать, если нам не дана абсолютная непредсказуемость. Я показал, почему нам – как и эволюции – выгодна как можно большая практическая непредсказуемость. Прошу вас, объясните, почему ее недостаточно.

Я приведу одну причину: если вы планируете играть в “камень, ножницы, бумагу” с Богом, а ставки высоки (например, спасение души), тогда у вас действительно, как замечает Фодор, есть основание желать “совершенной” свободы. Лично я такой игры не ожидаю, поэтому мне достаточно и практической свободы, которую я получаю, когда держу язык за зубами и сторонюсь мошенников и других манипуляторов, если на карту поставлено многое.

Сравним две следующих лотереи на справедливость. В лотерее П – от слова “после” – осуществляется продажа билетов, их корешки кладутся в подходящий барабан и перемешиваются как можно более случайным образом, после чего вслепую выбирается выигрышный билет. (По такому принципу проводится большинство знакомых нам лотерей.) В лотерее Д – от слова “до” – перемешивание корешков и случайный выбор победителя осуществляется до продажи билетов (и выигрышный корешок кладется в сейф), но в остальном лотереи ничем друг от друга не отличаются. Кому-то может показаться, что вторая лотерея несправедлива, поскольку выигрышный билет определяется до того, как люди купят билеты. Один из этих билетов уже выиграл (даже если никто не знает, какой именно), а остальные билеты представляют собой никчемные куски бумаги, и продавать их ничего не подозревающим людям – значит, в некотором роде жульничать. Но на самом деле обе лотереи в равной степени справедливы. Все покупатели билетов имеют равные шансы выиграть, и совершенно неважно, в какой момент осуществляется выбор победителя.