— Убей, быстрее, — просит Венедис, просят дракон и птица, просит планета.

Карта «Выбор» не врет — мужчина и женщина в одном образе и ребенок-божество, грозящее стрелами с неба.

«Высоко падать», — сказал Килим. «Убей», — сказала Венедис-Смерть.

Высоко падать, трудно приземляться. Я тревожился — как безопасно отключить машину Дрея. Что будет, если уничтожить заигравшегося бога, который препятствует нормальному существованию целой планеты. Взорвать плотину?

Реальность смоет потоком. Не об этом ли предупреждали дети Эола, ищейки Гоньбы?

Я смотрю по сторонам — вверх, вниз, всюду. От чего вы бежали, несчастные Драконы, в этом звездном ковчеге? Все, все в мире связано. От Зеленого Неба на вашей родине? Так бежали от него там, что опередили здесь на восемь веков? Не следует путать причину и следствие, даже если они сменились во времени.

Не следует путать Смерть и Уничтожение. Искать Добро или Зло в поступках.

— Убей, — умоляют меня все, кроме Убийцы.

Богдан молчит, и слезы текут по его лицу. Кажется, я знаю, с какими бесами общается он сейчас. Для него Ребенок — это то, что он, Убийца, сотворил с этим миром.

— Убейте, сделайте это хоть кто-нибудь! — орет Венедис-Килим.

— Иди в жопу, — отвечает Убийца.

Он растерян, он не знает, что делать. А я знаю.

Глупая девочка. Дерзкая, отчаянная, прекрасная моя девочка. Ты ошиблась. Трижды.

Убийца Богдан — это Машина. Раз.

— Богдан, — прошу я, — то, что тебе дорого, отдай. Пожалуйста.

Он переводит взгляд с Ребенка на меня.

— Самое, самое дорогое, — вкрадчиво намекаю я.

И он понимает! Улыбается. Лезет за пазуху. Садится на корточки перед Ребенком. Достает шкатулку. Ставит на землю. Поднимает крышку.

Тин-тин-тили-тили-дин.

Ребенок склоняет голову набок.

Тин-тили-тили-дин.

Ребенок откладывает в сторону обугленную доску. Тянется к шкатулке. Рука Богдана рефлекторно дергается — забрать, но он сдерживается. Опять погружает ладонь в карман. Рядом со шкатулкой покачивается неваляшка.

Тилин-тилин.

И расплывается в выцветшей улыбке. Ребенок тоже улыбается, по-настоящему, не вызывая сомнения — радость это или предупреждающий оскал. И бросает потрескавшийся корень.

Убийца показывает Ребенку открытые ладони — это все твое. Я вспоминаю свои фокусы — настало время их показать. Открученный палец и театр теней. Ребенок смеется, и теперь Убийца, кажется, улыбается тоже.

А Венедис-Килим сейчас плачет. Я не знаю, чьи это слезы — княгини, вогула, скорее всего — обоих.

— Идите, — отпускает нас Убийца.

— А ты?

— Я останусь.

— Но ты сам не сможешь вернуться.

Богдан все еще улыбается.

— Да… — говорит Венедис-Килим.

Или Килим-Венедис:

— Это… его… свобода. Пошли.

Неваляшка и шкатулка в руках Ребенка. Феникс и Уроборос ему уже неинтересны.

— Прощай, Богдан, — почти сожалеют Килим и Венедис.

— Прощай, Ключник, — вспоминаю я имя, названное Гекатой.

— Счастливо. — Он даже не оборачивается, поглощенный яркой улыбкой Ребенка.

Может быть, все это просто мой сон, но ведь сны — это тоже реальность. Только другая.

Виктор очнулся в гостевой избе Валаамской обители. В окно было видно, как над Ладогой восходит солнце. Неподалеку на лавке дремал Килим. Богдан отсутствовал.

Механист потянулся, ощущая легкое неудобство — талисман все-таки отключен. Прислушался. Давящее чувство никуда не пропало. Это замечательно — ведь когда что-то меняется в один миг, может случиться непоправимое.

Венедис трижды ошиблась в картах. Смерть — не убийство. Богдан — Судьба и ключ в центре Колеса Фортуны связан с названным Гекатой прозвищем. Ключник.

Зато Старьевщик — самый настоящий Дурак, творящий по наитию, таскающий в котомке всякую хрень. Кстати, надо будет выбросить. Убийца Драконов. Забавно.

Драконами, первичными силами в мире машин и точных наук, были возрождающаяся из пепла птица и змей, пожирающий собственный хвост. В новом мире ими могут оказаться либо нечто ассоциирующееся с детской игрушкой, которая никогда не падает, либо музыкальная шкатулка — механизм из пружин и шестеренок.

Что было бы, если б Старьевщик ее не починил?

Неваляшка и механизм — рациональные символы мистического бытия. Новые игрушки нового маленького бога. Не того, одинокого, дотянувшегося своими всемогущими ручками до обгоревшей доски и потрескавшегося корневища. Нового.

Не того, который не смог уйти вместе со всеми старыми богами. Просто оттого, что была Большая Война Людей и они убивали друг друга, а потом долго-долго умирали уже после Войны.

Отрекаясь от всего, от надежды и веры, забывая мораль, отказываясь от прошлого, будущего и настоящего.

В боли, уже не чаявшие избавления, в страдании, не скорбя и отчаявшись терзаться молитвами. В грязи, невежестве, дикости.

И только одно сохраняли немыслимым образом, единственное, еще отличавшее их от животных. Любовь — скромный дар маленького бога. Он просто не смог уйти. И деградировал в одиночестве.

А может быть, все не так романтично, и ребенок в Улье — никакой не Камадева, а порождение лишенной богов реальности или самих Феникс и Уробороса, странный гибрид божества людей и божества насекомых-пришельцев.

Чем бы все ни оказалось — Вик встряхнулся, — это не тема для головной боли настоящего механиста. Для такого существуют философы и всякие мудрецы. А у механиста куча других важных дел.

Вернуться в Обитель и медленно, по сложному алгоритму отключить Машину. Так же постепенно, как будет влиять на верхние уровни бытия один из новых богов — Ключник. Бог-опекун, герой, Смотрящий-За-Миром.

Вернуться в Курган и привезти сюда прах Дрея Палыча. К Вере — они достойны того, чтобы быть вместе. Потом помочь строить новый храм, а после и Город — Вику казалось, что он теперь связан с этим местом.

Самое главное — вернуться к Венедис. Ведь если Старьевщик — Убийца Драконов, то девушке тяжело будет отвертеться. Ведь это она говорила о Предназначении. Стать человеком и выковырять талисман из зуба.

Будет ли муж статутной княгини считаться князем?

Механист рассмеялся.

Вик и Венди — звучит как название детской сказки.