— Ты сделаешь это, — играет Феникс на ярких лучах восходящего солнца.

Сде-е-елаешшш, — лазурным океанским прибоем вторит Уроборос.

Сделаю, — отвечаю я, потому что они прекрасны и нет никакой возможности перечить такому пленяющему великолепию.

— Мы будем… — смеется птица.

— …ссссвободны, — мечтает змей.

А я смотрю на них и не могу насмотреться.

Если надо взорвать мир, чтобы из обгоревшей доски и гнилого корневища возродились такие чарующие создания, — что ж, я взорву и развею на атомы, отрекусь и забуду. Свой сонный мир.

Хитрые твари — Феникс и Уроборос. Ведь я, кажется, почти вожделею Венедис, я, наверное, почти преклоняюсь перед Убийцей. Говорите, змея и птица, что мне делать и как. Мне интересно — это ведь мой сон, и я имею право на выбор, не отягощенный последствиями.

Они кружатся вокруг меня, все живые краски кружатся вокруг меня, лучи света танцуют на моих ладонях, вихри мрака стелются у моих ног.

Мне нравится эта игра — они играют со мной, а я им подыгрываю, потому что я расслаблен, заворожен, очарован и предан течению. Мне так не хочется просыпаться!

А какая-то скотина настойчиво треплет меня за плечо.

Венедис и Богдан склонились почти голова к голове и пристально смотрят на Старьевщика: Просыпайся, утро!

— Труба зовет!

Вик недовольно трет глаза:

— Да какого шайтана!

Убийца лыбится:

— Ты так стонал, механист, я подумал, еще немного — и обкончаешься.

— Не пошел бы ты! — недовольно бормочет Старьевщик.

А ведь Феникс и правда была превесьма эротична…

— Говори! — Глаза Венедис поглотили весь остальной, жалкий и никчемный мир.

— Да я тут при чем?

— Знак, Виктор. Он у тебя. Половина лица Гекаты в истинном обличье прекрасна, другая половина — уродлива. Она ее скрывает, как Луна свою темную сторону. А у тебя ожог на половину морды.

— Ну отколебитесь вы от меня, а? — взмолился Старьевщик. — Я понятия не имею, как попасть на эту вашу звезду. Она же черт знает где отсюда!

Впрочем, со слов Убийцы, не так уж и далеко — около тридцати шести тысяч километров, даже Луна в десять раз дальше. Если бы в небо можно было ходить пешком — года три без пересадок. А механизмы… такие механизмы Старьевщику неподвластны. Хотя…

— Попробуй с другого конца, — посоветовал Богдан. — О чем ты мечтал последнее время?

— Геката ведь могла иметь в виду не конкретно меня? Просто я единственный был тогда в адеквате, вот она и ткнула пальцем, угу?

Вик накатом отбрехивался, но мысли потихоньку выстраивались в шеренгу. И это, похоже, отразилось на его лице.

— Что? — Богдан спросил таким тоном, будто напрямую считывал мысли.

Нереально — амулет непробиваемо фонил на частоте альфа-ритмов мозга. Кстати.

— Ответ на ответ, — решил Вик подтянуть время.

Убийца, не раздумывая, кивнул.

— За мгновение до того, как палатку накрыло снегом, ты пытался нас предупредить.

Богдан развел руками:

— Все просто — я живу почти на секунду раньше во времени. И это не магия. Слышали про собаку Павлова? Скучная история и намного древнее теперешнего мира. Если перед кормлением собаки зажигать свечку, то со временем желудочный сок начинает выделяться не при виде еды, а как реакция на свет. Наглядный пример высшей нервной деятельности. С нами яйцеголовые поступали мудрее — загоняли в сознание многомерную ситуационную матрицу и ответные поведенческие схемы. Информацию с компьютера сутками качали в мозг через электроды. Не понимаете? Я сам не понимаю. Однако — работает. — Убийца многозначительно посмотрел на Вика. — Итак?

Старьевщик мог бы объяснить феномен упреждающих рефлексов не менее заумно. Никто бы тоже ничего не понял. Вопрос заключался в том, что Убийца, со слов той же Венедис, на ментальных уровнях никак не определялся. Никак — даже Вик присутствовал, хоть и в неудобоваримом виде. И еще: секунда для такого явления — противоестественно, вызывающе много. То есть умение Богдана в привычные теории не вписывалось, а значит, было исконно, реликтово механистическим. Слово «компьютер» такую версию вполне обосновывало.

Откровенность на откровенность.

— Машина Желаний, — буркнул Старьевщик.

Остерегаться Убийцу, по-видимому, не стоило — он обладал кучей ненужных теперь знаний, но уровень восприятия сохранил от Древних. Зачаточный. С машиной Дрея он не разберется, как бы ни старался.

— Чего машина?

Валаам — сказочный остров. Проекция Сириуса, альфы созвездия Большого Пса. Ближайшей звезды. Наверное, потому Дрей Палыч построил там свою Машину.

В каганатах считали, что Зеленое Небо закончилось само собой. Всколыхнуло небосвод, перемешало звезды, сместило магнитные полюса на сотню километров, но потом фронт космического излучения устремился дальше к центру Галактики и все устаканилось, вернулось на свои места.

Но Дрей был уверен — мир защитила воля Танцующей с ветром, умноженная его резонансным усилителем. Он не знал, что сделала его Женщина, наложив свое сознание на мощь освобожденных им стихий. Создала непроницаемый щит над атмосферой или перенаправила энергию, поменяла местами пространства, сотворила в глубине космоса сферу бушующих изотопов диаметром с нашу планету. Учитель не мог даже предположить, как Вера, Танцующая, Его Женщина, могла такое сделать — он был механистом и строил механизмы, а из высших Чувств смог проникнуться только Любовью. Но это, как известно, не способствует познанию.

Вера же не успела ничего объяснить. Она умерла от истощения — проведя год в фокусе триангуляции его Машины. Через мгновение после того, как небо опять стало Голубым. Тогда он ушел — о теле Танцующей было кому позаботиться. Отключил генераторы и ушел. А Машина осталась.

— Трогательная история… — Венедис вздохнула. — И если она хотя бы наполовину правдива, человек, сумевший настроить свои мысли на машинное излучение, заслуживает, чтобы его почитали как бога.

— Как и создателя Механизма, настолько гармоничного, что не искажает сознание. Машина Дрея — это усилитель желаний.

И если его запустить и возжелать переместиться из одной точки в другую… Правильно захотеть, как это сможет сделать только Венедис… Старьевщик развел руками — если таков ответ, увиденный Гекатой, то механист его дал.

А других предложений не последовало.

Убийца не спорил.

Килим, по своему обыкновению, наблюдал, слушал и молчал. Идти на Валаам вместе со всеми он посчитал само собой разумеющимся.

— Зачем оно тебе? — пытался увещевать Старьевщик.

— Пойду, — немногословно настаивал вогул.