– Мне говорили, что всегда, но за последние годы у них не было большой войны и великих врагов, – осторожно заметил Ибн-аль-Рашид. – Поэтому я могу говорить сейчас только о том, что слышал. Видеть же это своими глазами мне не доводилось.

– И они никогда не враждуют между собой? – осведомился монгольский хан.

– Бывает у них и такое, – уклончиво ответил араб. – Но и тут я могу лишь вновь повторить те слова, которые уже произнес: все это я только слышал, но сам не видел.

– Значит, сыновья не очень-то послушны, – проницательно заметил «повелитель народов». – Плохие дети и плохой отец, который не хочет или не может накинуть узду непокорности на каждого из них, – сделал он глубокомысленный вывод и вновь задумался.

Ибн-аль-Рашид тоскливо вздохнул. Каждый раз после того, как он имел встречу с Чингисханом, араб, возвратившись с нее живым и невредимым, первым делом расстилал молитвенный коврик и возносил аллаху благодарность за великую милость. Величайший вновь позволил ему ускользнуть от этой огромной кошки с острыми когтями рыси и немигающим взглядом хищных глаз барса.

– Ты все мне поведал, купец? – неожиданно раздался в ушах торговца голос хана. – Ничего не утаил?

– Все, сотрясатель вселенной. Как на духу.

– А почему умолчал о том, как рязанский князь Константин разбил войско князя Ярослава?

– Я не умолчал, – растерянно развел руками Ибн-аль-Рашид. – Я ведь сказал, что между уруситскими князьями бывают ссоры и раздоры. Если говорить о каждой из них, то мой рассказ затянется на слишком долгое время, а у тебя есть дела и куда более важные, чем выслушивание таких пустяков.

– Это так, – величественно кивнул головой Чингисхан и заметил: – Ты принес мне много интересного и нового. За это ты можешь купить у моих воинов столько, сколько сможешь увезти на своих верблюдах. Ныне здесь есть все, так что тебе ни к чему отправляться за товаром дальше, к восходу солнца.

Это был намек. Чингисхан явно не желал, чтобы Ибн-аль-Рашид поехал в Китай, где у араба осталась молодая жена и младенец сын.

– Но я бы не хотел, чтобы ты надолго задерживался в этих развалинах, которые когда-то гордо именовались великой Бухарой, – неторопливо продолжал хан. – Почему бы тебе снова не отправиться к уруситам? Мои воины не знают настоящей цены захваченной добычи, так что ты сможешь продать все там с очень большой выгодой для себя.

– Как я могу ослушаться твоего повеления, хан, – склонился в низком поклоне перед «повелителем народов» торговец. – Я как можно быстрее отправлюсь в путь, даже если потерплю от этого ущерб, – но тут он вспомнил просьбу рязанского князя и после недолгих колебаний решился: – Дозволь одну только просьбу, великий каган.

Тот вздохнул. Все просят. Всем что-то нужно. Вот и этот туда же. Сделал на черный дирхем, а просить будет – уверен – на золотой динар. Однако делать нечего.

– Ну, – буркнул нетерпеливо.

– Прежде чем уехать на Русь, я бы хотел не только купить у твоих воинов товар, но и взять у тебя некоторых пленников, чтобы увезти их с собой.

– Хорошие умельцы мне и самому нужны, – хмыкнул Чингисхан. – Или ты думаешь, что я их отбирал для тебя?

– Я так не думаю, великий каган. Но я не прошу у тебя тех, кто может ковать мечи, выделывать кожи, ткать красивые ковры и изготавливать для твоих жен прекрасные золотые украшения. Если бы ты позволил, то я взял бы других, которые ничего не умеют делать своими руками. Зачем тебе бездельники, которые все ночи напролет любуются небом, пытаясь понять движение звезд, или те, кто за всю жизнь тяжелее каляма[105]ничего не держали в своих руках.

– Их не жалко, – кивнул Чингисхан довольно – просьба оказалась пустячной – и развел руками. – Но таких у меня нет. Я не люблю кормить бездельников. Мы уже отобрали тех, кто искусен в каком-либо ремесле, а остальных… – Он, не договорив, выразительно чиркнул себя по грязно-желтой коже горла кривым черным ногтем.

– Не всех, – нашел в себе смелость возразить араб. – Возможно, кто-то из них в страхе перед смертью сказал, что он умеет то, чем на самом деле никогда не занимался. Я сам видел таких у тебя среди пленных.

Ибн-аль-Рашид не лгал. Действительно, проезжая вдоль лощины, где монголы собрали отобранных для угона в Монголию пленных бухарцев, среди грязных полуголодных жителей он успел заметить двоих из числа тех, кого хорошо знал и с кем некогда имел удовольствие неспешно беседовать за пиалой ароматного чая, сидя в тени раскидистой чинары. Одним из них был Рукн эд-Дин Имам-Задэ, настоятель знаменитой бухарской медресе[106]. Вторым – мудрый Кара-Тегин. Вполне вероятно, что там в толпе находились и еще несколько из числа тех, кого купец хорошо знал.

– Они посмели меня обмануть?! – даже не возмутился, а, скорее, удивился Чингисхан. – Глупцы, – протянул он насмешливо. – Если человек никогда не держал в руках кузнечный молот, то его обман раскроется, едва он подойдет к наковальне.

– Но зачем тебе его поить и кормить, дожидаясь, пока вскроется его ложь? Отдай их мне.

– Нет, – отрезал хан. – За то, что они посмели меня обмануть, они должны быть наказаны.

– Это так, великий, – покорно склонил голову араб. – Но от этого ты не получишь никакой пользы.

– Польза будет, – не согласился Чингисхан. – Она – в устрашении остальных. Все должны знать, что покорителя вселенной нельзя безнаказанно обмануть. К тому же ты не сказал, какая от этого будет выгода у тебя. Ты что-то хитришь, купец, – заметил Чингисхан почти вкрадчиво, стараясь сдержать подступающее раздражение.

– Я весь перед тобой как на ладони. А выгоды от того, что ты сохранишь им жизнь, будет намного больше, – возразил Ибн-аль-Рашид. – И не у меня – у тебя. Я же получу лишь убыток, ведь в дороге мне придется их кормить и поить, пока не довезу до места. К тому же навряд ли кто-то на Руси захочет дать за них хорошую цену. Лишь бы расходы окупить.

– Тогда зачем? – не понял Чингисхан. – И ты не сказал, какая от их жизней будет польза у меня.

– Когда я привезу их на Русь и в Булгарию, то они понарассказывают там таких ужасов про твое непобедимое войско, про его многочисленность и жестокость, что у воинов в страхе опустятся руки, а правители невольно призадумаются: не лучше ли им добровольно склонить колени перед повелителем всех народов, раз ему невозможно противиться.

– Это ты хорошо придумал, – сдержанно одобрил Чингисхан. – Но почему ты хочешь взять именно таких, про которых сказал?

– У этих мыслителей пусто в кошелях, но много чего есть в голове, – пояснил торговец. – Едва спасшись от сотни твоих воинов, увиденных вдалеке, он тут же начнет всем рассказывать, что их было несколько тысяч. К тому же у них у всех хорошо подвешен язык. Подобно маддаху[107]они могут говорить целый день, а излагая увиденное, найти такие слова, от которых бросит в дрожь даже бывалого воина.