Новости о смерти Леонардо дошли до его флорентийской родни только месяц спустя. В один из дней июня из Франции пришло письмо от Франческо Мельци, одного из помощников художника, со следующими словами: «Всем нам должно скорбеть о его утрате, ибо равного ему природа создать не в состоянии».[682]

* * *

«Прекрасное в человеке преходяще, – написал однажды Леонардо, – а в искусстве – нет».[683] Увы, прекрасное в искусстве тоже порой оказывается преходящим, и «Тайная вечеря» – яркий тому пример. Стиль Леонардо оказался безупречен, а вот техника – отнюдь. «Тайная вечеря» пострадала от того, что последний ее реставратор назвал – с преднамеренным преуменьшением – «неполной адгезией» между краской и поверхностью стены.[684] Поскольку Леонардо отказался от фресковой техники, красочный слой не вступил со штукатуркой в неразрывную связь и всего несколько лет спустя начал отслаиваться. «Распятие» Монторфано на противоположной стене трапезной, прекрасно сохранившееся, за исключением написанных Леонардо портретов Сфорца (они полностью утрачены), служит немым укором великому мастеру, допустившему трагический просчет.

К неудачной технике Леонардо добавилось великое множество губительных совпадений. Трапезная находится в низине, Леонардо писал на сырой северной стене, на которую попадали не только пар и дым из монастырской кухни, но и сажа от свечей и жаровен, стоявших в трапезной. Кроме того, само здание было построено крайне небрежно (это отмечает Гёте), из выветрившихся кирпичей и обломков «старых, развалившихся зданий».[685]

Живопись начала осыпаться уже через двадцать лет после завершения. Антонио де Беатис, посетивший трапезную в 1517 году, записал в дневнике, что работа Леонардо, оставаясь «исключительно великолепной», постепенно портится – возможно, как ему представлялось, из-за сырости.[686] То был первый голос в ставшем потом неумолчным хоре: восторги по поводу невероятной художественной мощи этого произведения, пересыпанные сожалениями о его плохой сохранности и почти неизбежной гибели. Спустя поколение после Беатиса, Арменини сообщает, что роспись «наполовину утрачена», а в 1582 году Ломаццо находит ее «в состоянии полного разрушения».[687]

Дальше – хуже. Если поначалу живопись страдала от технических недочетов и неподходящих климатических условий, то впоследствии в дело вступили и иные, еще более разрушительные силы. Настоящие непотребства начались в 1652 году, когда обитатели монастыря, от большого ума, решили пробить в северной стене дверь, ампутировав Христу ступни и еще сильнее отслоив краску и штукатурку ударами кирок. К 1726 году роспись стала такой тусклой и нечеткой, что монахи решили прибегнуть к услугам некоего художника по имени Микеланджело Беллотти. Со знаменитым тезкой у него оказалось мало общего: это был человек, по словам Гёте, «наделенный весьма скудным дарованием, зато, как и полагается обычно, чрезмерным нахальством». Беллотти возвел леса и, спрятавшись за ними, приступил к работе «преступной рукой, способной только позорить искусство».[688]

В 1770 году явился еще один проходимец, Джузеппе Мацца. Он выскоблил стену железными инструментами и переписал сцену «Тайной вечери» по собственному вкусу, оставив нетронутыми только головы Матфея, Фаддея и Симона. Будучи убежден, что перед ним фреска, он размыл штукатурку едким натром. Разразился скандал. Маццу выгнали с позором, а настоятеля, затеявшего эту непродуманную реставрацию, перевели в другой монастырь. На протяжении двух следующих столетий роспись чем только не обрабатывали – воском, лаком, клеем, шеллаком, смолами, спиртом, растворителями – в отчаянных попытках остановить ее разрушение. Кроме того, ее несколько раз переписывали заново. В ходе одной реставрации нога Варфоломея превратилась в ножку стула, а рука Фомы – в каравай хлеба.

В 1796 году вновь явились французы-завоеватели, на сей раз под предводительством Наполеона; одному из его генералов вздумалось устроить в трапезной конюшню. Лошади потели и топали ногами, а солдаты швыряли в апостолов обломками кирпича. Через четыре года случилось наводнение. Пятнадцать дней трапезная на полметра была затоплена, влага впиталась в стены, живопись покрылась зеленой плесенью. Один посетитель, оказавшийся там несколько лет спустя, описал, как дотронулся до росписи (это, похоже, никому не возбранялось) и почувствовал, как в руке остались «чешуйки» краски: замечательный сувенир.[689] В 1821 году реставратор по имени Стефано Барецци, тоже пребывавший в ложном убеждении, что «Тайная вечеря» – это фреска, попытался соскоблить краску со стены и перевести живопись на огромное полотно. Когда из этого ничего не вышло, ему осталось только одно – попытаться, без особого успеха, приклеить краску обратно к штукатурке.

Наглядный трагический распад этого шедевра стал горьким напоминанием о том, что земная красота не вечна. Китс оказался не прав: прекрасное не пленяет навсегда; оно само разрушается, гибнет, грозит обратиться в ничто. В 1847 году один английский писатель вздыхал, что произведение Леонардо «никогда уже не будет доступно человеческому глазу… бо́льшая его часть погибла безвозвратно».[690] Делается понятно, почему десять лет спустя трапезную превратили в сеновал.[691]

В итоге «Тайная вечеря» прославилась своим безнадежным состоянием не менее, чем своими художественными достоинствами, став самым знаменитым безвозвратно погибающим шедевром в истории искусства. Писатель Генри Джеймс назвал ее «печальнейшим произведением искусства в мире», сравнив с «трудолюбивым калекой, к которому заходят посмотреть, как там у него дела, а удаляются со вздохами, будто отходят на цыпочках от смертного ложа».[692] В 1901 году поэт Габриэле Д’Аннунцио сочинил «Оду на смерть», в которой скорбел о «чуде, которого больше нет».[693] Попытки возродить шедевр, предпринятые в первой половине ХХ века, включали инъекции воска – прямо как в салоне красоты – и «омолаживающие» растирания резиновыми валиками.