На сенном рынке, что возле самой набережной, Александр Модестович повыспросил у нижегородцев, как разыскать имение Моравинского. И скоро узнал: их сиятельство граф Дмитрий Иннокентьевич имел двухэтажный особняк на высоком берегу Волги, и до этого особняка от рынка было рукой подать — «вона, добрый человек, церква на горе, а за церквою садик, а за садиком, чай, видишь крышу — то и есть графская усадьба». А когда про крышу-то купчишка говорил, поперхнулся — не к добру. Ещё более встревожился Александр Модестович, когда вдруг показалось ему, что мелькнуло в толпе лицо Пшебыльского — желчное, измождённое и с какой-то сатанинской искоркой в глазах. Александр Модестович, сам не зная зачем, кинулся за Пшебыльским в толпу, но не нашёл его — тот растаял как дым; должно быть, точно показалось. А может, это был кто-то похожий на мосье, мало ли! Так или иначе, Пшебыльского Александр Модестович уж больше в тот день не видел, а мелькнувший лик его счёл за дурное предзнаменование. Когда пошли с Черевичником на горку к сказанному особняку, встретился поп на дороге — ещё одна плохая примета... Неспокойно и зябко стало на душе: всё ли сложится благополучно?.. Наконец поднялись к дому, отворили чугунную калитку, по расчищенной в снегу дорожке подошли к парадному. Но лакеи Моравинского встретили их не очень любезно, вполне основательно приняв за христарадничающих нищих. Заперли перед ними резную дубовую дверь, уведомили через замочную скважину, что милостыню тут подают с чёрного хода, со стороны кухни: «На кухне, может, вас, господ-скитальцев, лодырей с саженными плечами (прости, Господи!) и чем горяченьким накормят, ежели разжалобите поварей...». Очень не понравился Александру Модестовичу такой приём, однако ничем он не мог засвидетельствовать безмозглым лакеям, что он дворянин и достоин лучшего обхождения. Он стукнул в дверь и сказал, что, быть может, его в этом доме очень ждут (лакеи при этом только посмеялись за дверями)... и ждут именно с парадного подъезда... Наконец он догадался заговорить с лакеями по-французски.

Недоверчиво оглядывая «долгожданных» гостей, лакеи всё же впустили их в переднюю. Однако оставить столь напористых оборванцев без надзора не решились — как бы те чего не утащили, не открутили бы бронзовую ручку с двери! — и потому с докладом послали к графу в кабинет мальчишку. Сами же стояли на страже — истуканы истуканами — и не сводили с Александра Модестовича и Черевичника подозрительных глаз.

Но не всегда же злу одерживать верх! Вопреки дурным знамениям, далее события складывались счастливо. Как раз в это время в кабинете сиятельного графа оказалась и Ольга, прибывшая в город третьего дня и не вполне ещё освоившаяся с новой своей ролью и с обстановкой, и потому предпочитающая проводить время в каком-нибудь тихом уголке вблизи нежданно обретённого родителя и благодетеля. Услышав доклад мальчика о двоих сомнительного вида бродягах, один из которых называет себя лекарем, Ольга ахнула, выронила вазочку с конфектами и, ничего не объясняя, кинулась вон из кабинета, чем не на шутку переполошила старика Моравинского. Раскрасневшаяся, с сияющими от радости глазами, она выбежала на галерею и устремилась далее — по широкой лестнице вниз, едва придерживаясь перил... в самые объятия к Александру Модестовичу. Причём она так скоренько бежала, что туфли её чуть касались ступенек и газовый шарфик, обвивавший стройную шею, бился у Ольги за плечами, подобно крыльям бабочки, летящей на свет... И наконец соединились руки их, и слились уста, и слёзы счастия смешались. И все, кто при сей сцене присутствовали, — и старый граф, и Черевичник, и Аверьян Минич, и дюжина прислуги в роскошных бархатных ливреях, — не могли не залюбоваться юной парой и растрогались чрезвычайно. Граф, справившись спустя минуту с нахлынувшими чувствами и желая оставить молодых наедине, увёл всю публику за собой в комнаты; слугам же строго-настрого наказал, чтоб ни мышь не пискнула и не скрипнула половица. Не будем же мешать и мы, люди деликатные, понимающие амуры тонко, — и опустим здесь занавес...

Читателю, которого не оставила равнодушным эта Histoire ancienne[56] и тронули за сердце полная испытаний судьба нашего героя и его чистая любовь, заставило восхититься его постоянство, имеем удовольствие сообщить, хотя бы и в общих чертах, кое-что из событий последующей жизни Александра Модестовича Мантуса, дворянина, богобоязненного православного христианина, человека прекраснодушного и сердобольного, лекаря по призванию и по положению, радетельного слуги при всяком болящем, раба Божьего.

До самого Рождества гостили Александр Модестович с Ольгой у графа Моравинского. И старик не мог на них нарадоваться. Всячески выказывал он почтение будущему зятю, дочь же боготворил, сдувал с неё пылинки, и, будто бы вознамерившись дать ей сейчас то, чего не дал в течение всей её жизни, их сиятельство зазывал в имение лучших портных и шляпниц, парикмахеров, кондитеров, через день устраивал прогулки на санях и балы, а званый пир в его гостеприимном доме следовал за пиром; печи на кухне не остывали, день и ночь трудились повара и сводили гостей с ума то пирогами с осетриной, то стерляжьей ухой, то какой-нибудь дичью.

Александр Модестович сошёлся за этот месяц со многими известными влиятельными людьми, ибо, как уже упоминалось, почти весь цвет общества московского находился сейчас в Нижнем Новгороде, и никто из вельмож не упускал случая воспользоваться гостеприимством Моравинского, ставшего опять модным в свете, на этот раз благодаря романтической истории с незаконнорождённой дочерью-красавицей. Новые знакомые Александра Модестовича впоследствии не раз оказывали ему неоценимые услуги (к примеру, помогли закончить обучение на медицинском факультете Московского университета, возобновившего свою деятельность уже в 1813 году)... Итак, дело у молодых шло к свадьбе, и с торжествами решили не тянуть — сразу по приезде в Санкт-Петербург испросить родительского благословения, а там и венчаться и отпраздновать заключение счастливого союза. В этой связи следует упомянуть один разговор, какой произошёл у Александра Модестовича с корчмарём накануне отъезда. Аверьян Минич признался, что в своё время, когда речь заходила о помолвке Ольги и молодого барина, он давал своё согласие на это только потому, что знал: его Ольга — графская дочь и Александру Модестовичу ровня. А кабы Ольга графской дочерью не была, то Аверьян Минич согласия не дал бы.

Граф Дмитрий Иннокентьевич никак не хотел отпускать молодых, но и удерживать их более был не в силах, ибо они только и думали, что о свадьбе. Граф подарил дочери великолепный подвенечный наряд, а Александру Модестовичу сделал иного рода подарок, о коем тот давно мечтал, — «Руководство к преподаванию хирургией, сочинённое профессором хирургии Иваном Бушем», издания 1811 года. И если принять во внимание, что во всём Нижнем Новгороде был только один экземпляр, сей монументальной книги (кстати, разыскали её у пьяницы цирюльника с неразрезанными страницами), то можно представить себе ценность этого подарка. Ещё Моравинский одарил их тёплым возком с лошадьми и снарядил в дорогу с десяток провожатых. Так, с эскортом, и отправились в Петербург.

В прекрасной северной столице, где наконец семейство Мантусов собралось под одной крышей, у одного очага — у генерала Бекасова, — Александр Модестович и Ольга сочетались браком, и в браке сем с течением лет познали истинное счастье — вначале как бы плохо представляемое и трудно объяснимое, воспринимаемое лишь сердцем, но с каждым новым родившимся ребёнком приобретающее всё более конкретные, зримые черты (а произвели они на свет пятерых детей, красивых и здоровеньких, шаловливых агнцев, каждый из которых уже был как яркий лучик счастья). Иногда судьба бывает благосклонна к любящим. Сказано в Священном Писании: «Кто найдёт добродетельную жену? цена её выше жемчугов; уверено в ней сердце мужа её, и он не останется без прибытка; она воздаст ему добром, а не злом, во все дни жизни своей...» Было много дней жизни — Бог жаловал им жизнь некороткую, было много добра и прибытка, но всё это было после. А пока, проведя остаток зимы на берегах Невы, герои наши собирались в дорогу, в имение под Полоцком, на родное пепелище...