– Симон! – вскричал Валуа.

– Монсеньор? – промолвил Маленгр, приоткрыв дверь.

– Пусть начинают обыск!..

Мабель уже ломала себе руки. Валуа не спускал с нее глаз. Было слышно, как лучники внизу разбрелись по комнатам и приступили к обыску.

– Внизу ничего! – прокричал голос Симона Маленгра. – Мы поднимаемся!

– Граф де Валуа, – пролепетала Мабель, вся дрожа, – раз уж тебе нужна пленница, раз уж король никогда не видел ту, которую ты ищешь, возьми вместо нее меня!

– Тебя!

– Меня! Послушай, граф! Да, она здесь! Ты и сам уже об этом догадался по моей слабости. Но раньше утра вам ее никогда не найти, и тогда тебе уже ничто не поможет… Тебе нужна колдунья, которую осудят, приговорят, сожгут на костре; возьми меня!.. Время уходит, Валуа!

– Ты сама этого хочешь? Ты согласна? – пробормотал Валуа, который вздрогнул от глубочайшей радости при мысли, что он может спасти Миртиль, не опасаясь за собственную шкуру.

– Да, но при одном условии: вы отзовете всех своих людей. Я хочу, чтобы она успела убежать. Если так оно и случится, я явлюсь в Тампль и перед королем признаюсь в том, что я колдунья. В противном случае, клянусь, вам потребуется несколько часов, чтобы найти ту, которую вы ищете, и тогда веревка вам обеспечена!

– Будь по-твоему, – прорычал граф. – Да и какая разница, спасется эта Миртиль или же не спасется. Для меня важно лишь то, чтобы король сейчас обнаружил колдунью в камере.

– Итак, у меня есть ваше слово и ваша клятва, граф де Валуа?

– Слово дворянина: после вашего ухода здесь не будет произведено никакого обыска. Готов поклясться на этом образе Иисуса! – добавил он, подходя к распятию, что висело над таинственными рукописями, в которых Мабель искала формулы заклинаний.

На пару секунд Мабель задумалась, а затем поднесла руки к лицу, словно желая сорвать маску. Но взгляд ее, вопреки собственной воле, соскользнул на ту часть стены, где скрывалась Миртиль.

– О доченька, – прошептала она, – так любимая моим сыном! Узнаешь ли ты когда-нибудь, какое я совершила святотатство? Пойти в Тампль… возможно, на смерть, это пустяки… Но отказаться явить Валуа призрак Анны де Драман!..

Она вдруг подняла голову и промолвила:

– Ведите меня!

– Арестуйте колдунью! – вне себя от радости, прокричал Валуа громогласным голосом.

Симон Маленгр, бросившийся в лабораторию вслед за лучниками, в изумлении замер на пороге.

– Колдунью? – произнес он, вопрошающе взглянув на хозяина.

– Вот она! – сказал Валуа.

– Разберемся потом! – пробормотал Маленгр, вознамерившись уйти вместе с лучниками, которые повели Мабель.

В этот момент Валуа опустил руку ему на плечо и прошептал на ухо:

– Останься! Спрячься где-нибудь рядом с домом. Увидишь, как отсюда выйдет Миртиль и…

«Прекрасно! Дальше можете не объяснять!» – подумал Маленгр и кивнул.

* * *

Часом позже Валуа встречал в Тампле короля. Людовик X заявил, что хочет лично видеть колдунью и поговорить с нею, чисто из удальства, но, сказать по чести, он бы с радостью отказался от этого визита: не боясь опасности материальной и видимой, король Франции, несмотря на всю его отвагу, испытывал непреодолимый страх перед опасностью сверхъестественной. В Тампль он, конечно, явился, но явился в слегка раздраженном состоянии, готовый развернуться и уехать, так и не взглянув на колдунью, предоставь кто ему подходящий предлог. Но Валуа поспешил отдать необходимые распоряжения, и Людовик, скрепя сердце, уже намеревался последовать за тюремщиками.

– Если Ваше Величество желает, – промолвил Жоффруа де Мальтруа, – мы можем составить ему компанию!

– Полноте! Достаточно и того, что со мной будут граф и ключники, – проговорил король и знаком приказал эскорту дожидаться его возвращения.

Когда Людовик оказался у камеры колдуньи, когда ему открыли дверь, когда он увидел этот каменный гроб, внутри которого было замуровано живое существо, когда в глубине этой ниши, в которой витал запах страха, он едва различил закованную в цепи женщину, тогда король Франции содрогнулся и пробормотал:

– Возможно ли вообще жить здесь?

– А здесь и не живут, сир. Здесь начинают умирать. Здесь правит бал агония. Камера Тампля есть не что иное, как прихожая смерти.

Людовик на какое-то время погрузился в раздумье. Хотя он и принадлежал к тому веку, которому была неведома жалость, хотя в те времена борьба за жизнь принимала самую неистовую форму, хотя, наконец, ему совершенно чужды были растроганность и умиление, ужас, за неимением другого, более чистого чувства, все же проник в его разум.

– Не дай Бог, – сказал он, осеняя себя крестным знамением, – чтобы когда-нибудь подобные муки довелось пережить мне или кому-нибудь из моих близких!

И он один вошел в камеру, подав Валуа и тюремщикам знак подождать снаружи.

– И тем не менее, сир король, кое-кого из тех, кого ты любишь, подобные страдания ждут!

– Кто это сказал? – вопросил король, отступив на два шага.

Голос шел из глубины камеры. Он был безразличным, не окрашенным ни гневом, ни печалью.

– Это сказала я, – произнесла Мабель. – Я, колдунья.

– Так ты говоришь… – начал Людовик, бледнея.

– Я говорю, король, что кое-кто из дорогих тебе людей вскоре тоже, как и я, спустится живым в могилу, и будет страдать даже больше, чем страдаю я. Так как мне, смиренной, бедной, привычной к несчастьям, достаточно сделать лишь шаг, чтобы спуститься к горю еще более глубокому. Тот же человек, о котором я говорю, напротив, перейдет от могущества, славы и любви к нищете, гнусности и ненависти… Да! Его камера будет еще более мрачной, чем та, что так тебя пугает.

– И кто же осудит того, о ком ты говоришь? – пробормотал король.

– Ты, сир.

– Я!.. Ты лжешь, проклятая колдунья! И кто же это будет? Один из моих слуг, вероятно? Если твоя адская власть позволяет тебе сообщить мне наказание, может, ты скажешь и то, каким будет его преступление?..

– Преступление? Измена. Тысяча измен, от которых ты будешь страдать, как все грешники ада.

– Колдунья, ты сказала слишком много! О ком вообще ты говоришь?

– Поищи вокруг себя! – промолвила Мабель. – Поищи даже в самом Лувре. Именно там ты найдешь ту, которая должна тебе изменить, которая тебе изменяет, и которую ты осудишь.

– Которая мне изменяет! – пробормотал Людовик. – Так это женщина?

– Да, женщина! Если можно назвать женщиной этого кровавого демона, на счету которого столько же преступлений, сколько лет он живет на свете, и сон которого напоминает чудовищные грезы, где, как в плясках мертвецов, мечутся призраки.