– Я вам сочувствую. – Я сунул руку под пластиковое покрывало и нащупал его ладонь. Кожа была такая тонкая, что, казалось, стисни я его пальцы – и они сломаются. – Мир – выгребная яма.

– Ты расскажешь маме? Скажи ей, если б можно было отмотать назад, я бы никогда этого не сделал.

– Я не Джеймс. – Я тихонько сжал его руку. – Я Сирил.

– Обещаешь рассказать?

– Обещаю.

– Хорошо.

Я убрал руку, он чуть шевельнулся в постели.

– Вы устали? – спросил я.

– Да. Пожалуй, мне надо поспать. Вы еще придете?

– Конечно. Если хотите, я приду завтра.

– С утра у меня лекции. – Глаза его закрывались. – Договоримся на субботу.

– Я навешу вас завтра. – Я постоял над ним, глядя, как он засыпает.

Звуки из комнаты Игнаца возвестили, что там он не один, и сердце мое ухнуло глубже «Титаника», нашедшего покой на дне Атлантического океана. Я нарочно сильно хлопнул дверью и громко откашлялся, сообщая о своем приходе; ответом мне было сдержанное хихиканье, а затем пала тишина, под аккомпанемент которой я прошествовал в кухню.

Минут через пять, когда за столом я пил кофе, пролистывая забытый Бастианом журнал «Роллинг Стоун», вошла Эмили – босая, в небрежно застегнутой рубашке Игнаца, отчего грудь ее была выставлена на обозрение в несколько большем объеме, чем хотелось бы, и в джинсовых шортах, обрезанных опасно высоко. Волосы ее, обычно сколотые в подобие птичьего гнезда, сейчас растекались по плечам.

– Привет, мистер Эвери, – пропела она, направляясь к холодильнику.

– Я просил называть меня по имени.

– Не могу. – Эмили отмахнулась и скорчила рожицу, словно я сделал ей непристойное предложение. – Имя такое странное. Всякий раз вспоминаю бельчонка Сирила.

Я вздрогнул – двадцать восемь лет назад в баре «Палас» на Уэстморленд-стрит именно так меня дразнила Бриджит Симпсон. Она, Мэри-Маргарет и Брендан Биэн уже умерли. А Джулиан? Я понятия не имел, что с ним.

– Что случилось? – спросила Эмили. – У вас такое лицо, словно вы увидели призрака. Не собираетесь ли шлепнуться с инсультом? В вашем возрасте это не редкость.

– Глупости. Только перестаньте называть меня «мистер Эвери», ладно? А то я себя чувствую вашим отцом. Что вообще-то странно, поскольку я всего на десять лет старше вас.

– Разница немалая, – сказала Эмили. – А я не хочу быть излишне фамильярной и непочтительной.

– Разница точно такая же, как между вами и Игнацем, – заметил я. – Но он же не называет вас «мисс Митчелл», правда?

Она вскрыла упаковку с клубничным йогуртом и, глядя на меня с плохо скрытой насмешкой, облизала фольгу, испачкав губы.

– Называет, когда я велю. И потом, мистер Эвери, я старше Игнаца не на десять лет, а всего на девять. Напомните, сколько ему было, когда вы его приютили?

Я промолчал, потому что в кухню вошел Игнац. Он знал о моем отношении к Эмили и не любил, когда мы с ней цапались. Время шпильки было рассчитано точно.

– Привет, Сирил. – Игнац зажег огонь под чайником. – Я не слышал, как ты пришел.

– Да слышал ты, – пробурчал я.

– Ведь ты был занят другим, милый, – сказала Эмили, не поднимая глаз.

– Как нынче учеба? – Я хотел, чтобы она оделась либо вообще ушла. Или же опять сунулась к холодильнику, запнулась об отставший край линолеума и вывалилась из окна прямо на мостовую 55-й улицы.

– Хорошо. Я получил высший балл за работу о Льюисе Кэрролле. И за очерк о Йейтсе.

– Молодец. – Мне нравилось, что ирландская литература интересует его гораздо больше голландской или словенской. Он пробирался через самые крупные ирландские романы, хотя почему-то избегал творений Мод. Я уж хотел купить ему что-нибудь из ее книг (в «Стрэнде» первые издания ее романов продавались по весьма разумной цене), но не стал – вдруг ему не понравится силком навязанное чтение? – Любопытно взглянуть на твой очерк о Йейтсе.

– Это аналитическая статья, – покачала головой Эмили, словно говорила с неграмотным. – Обыватель в ней ничего не поймет.

– Я довольно хорошо справляюсь с трудными текстами, – сказал я. – Но если что, всегда можно заглянуть в словарь.

– Слово «аналитическая» означает другое. Ну что ж, дерзните.

– Напомните, что вы преподаете, Эмили? Женский вопрос?

– Нет, историю России. Но в курсе есть раздел о русских женщинах, если они вас интересуют.

– Удивительная страна. Цари, большевики, Зимний дворец и прочее. Наверное, вы много раз там бывали?

Эмили помотала головой:

– Нет, пока что ни разу.

– Не может быть!

– Зачем мне врать?

– Да нет, просто я удивлен. Если уж вас так привлекает Россия и ее прошлое, было бы естественно туда съездить и все увидеть собственными глазами. А то как-то странно.

– Что вам сказать? Вот такая я загадочная.

– Но вы, конечно, знаете русский язык?

– Нет. А вы?

– Разумеется, нет. Но я не преподаю его в университете.

– Я тоже. Я читаю курс российской истории.

– И все же это очень странно.

– Ничуть, если вдуматься. Вот Игнац интересуется ирландской литературой, однако никогда не был в Ирландии и не говорит по-ирландски.

– Но большинство ирландских авторов пишут на английском.

– В вашей стране угнетают национальных писателей?

– Нет.

– Тогда почему никто не пишет на ирландском?

– Нет, кое-кто пишет. – Я начал злиться. – Но эти книги не так широко известны.

– То есть продаются плохо. А вы, оказывается, выжига. Знаете, в прошлом году я прочла роман вашей матери. Ее-то книги продаются хорошо, верно?

– Приемной матери, – поправил я.

– Без разницы.

– Не скажите. Тем более что материнское чувство в ней было не так уж сильно.

– Вы читали «И жаворонком, вопреки судьбе…»?

– Разумеется, читал.

– Неплохо, да?

– По-моему, больше чем неплохо.

– В романе мальчик выведен настоящим монстром. Жуткий врун и подлиза. Неудивительно, что мать хочет его убить. Интересно, сюжет автобиографичен?

– А ты знаешь, что на факультете висит портрет Мод? – перебил нас Игнац.

– Правда? – удивился я.

– Да. На стене перед деканатом четыре портрета – Вирджиния Вульф, Генри Джеймс, Скотт Фицджеральд и Мод Эвери. Первые трое смотрят мимо камеры, и только твоя мать…