– Ну да, помню, и что?

– А то, что его там нет! – прорыдала Тамара. – Пусто! Одна труха древесная! Кто его мог взять?!

– Во всяком случае, не я, – отрезала Ольга. – Может быть, вчера кто-то видел, как ты его туда прятала? Прохожий какой-нибудь?

– Да не было там никого, что я, слепая, что ли? – тихо заплакала Тамара, и Ольге тотчас стало ее ужасно жалко.

Бедная, бедная Тамара, как же она запуталась… Как же ей тяжело, как надломлена ее душа, какую муку она терпит!

– Томочка, родная, успокойся, – прошептала Ольга, косясь на Федора Федоровича, который изо всех сил старался сделать вид, что занят какими-то документами и ничего не слышит. – Милая, не плачь. Я уверена, что ты просто плохо искала. Понимаешь? Кольцо наверняка в какую-то щель провалилось. Мы придем с работы и его найдем. Если надо, яблоню всю спилим, на кусочки разломаем, но найдем его!

– Да? – по-детски доверчиво пролепетала Тамара. – А знаешь, даже если не найдем – может, так и лучше? Я с тобой поговорила – и сразу легче стало. Конечно, ты права и дети правы, что им это кольцо было так отвратительно. Что может хорошего от Лозикова быть? Даже если найдем кольцо, я его верну! И вообще уйду отсюда, правильно ты мне говорила, что я себя продаю! Жаль, что он еще не пришел, задерживается почему-то, тут уже весь телефон оборвали… Я бы ему сказала прямо сейчас, что ухожу от него! – Тамара радостно, освобожденно засмеялась. – Олечка… прости меня! Прости, что я на тебя кричала! Ты такая хорошая, не знаю, что бы я без тебя делала! Как хорошо, что ты у меня есть, что ты есть у Саши! Если со мной что-то случится плохое, ты ведь о Саше позаботишься, да?

– Ох, – вздохнула Ольга, – ты совершенно сумасшедшая, Томка. Сколько можно об одном и том же? Ничего с тобой не случится, и мы вместе будем о наших детях заботиться. Постарайся сегодня пораньше прийти, чтобы кольцо поискать, хорошо?

– Конечно! – обрадовалась Тамара.

– Ну я больше не могу говорить, извини, – шепнула Ольга. – Ты, если будет время, позвони домой, спроси, как там дела. Что-то телефон никак не отвечает, я беспокоюсь, а не знаю, почему.

– Телефон не отвечает? – встревожилась и Тамара, но Ольга уже положила трубку и, прошептав Федору Федоровичу смущенное «спасибо», пошла было к двери, но вдруг так стиснуло сердце, что Ольга согнулась и привалилась к стене.

– Что такое? – Федор Федорович вмиг оказался рядом. – Что с вами?

– Ничего, ничего, – пролепетала Ольга. – Сердце что-то прихватило.

– Я не знал, что вы болеете сердцем, – нахмурился начальник.

– Да я не болею, что вы! Это просто очень сильно перенервничала вчера из-за детей и из-за подруги, вот сегодня и прижало.

– Вы мне не врите, – погрозил пальцем Федор Федорович, внимательно всматриваясь в ее лицо. – Вы очень бледны и под глазами вон синева залегла. Спали сегодня ночью?

– Да почти и нет, – вздохнула Ольга.

– Ну вот что, – строго сказал Федор Федорович, – идите-ка домой и отдохните. Вы в таком состоянии, что от вас сейчас больше вреда, чем пользы. Больной работник – плохой работник! Ничего-ничего, я знаю, что сегодня никакого завала, как любит выражаться наша старшая медсестра, у нас нет. Обойдутся денек без вас. Немедленно уходите!

Ольга недоверчиво хлопнула глазами, но Федор Федорович буквально закричал на нее, чтобы шла скорей.

Ольга опрометью бросилась из его кабинета, переоделась и через проходные дворы побежала домой, изредка приостанавливаясь и потирая ноющую грудь.

Еще за несколько шагов до калитки она увидела, что в почтовом ящике сквозит что-то светлое. Письмо!

Боже мой, да наконец-то письмо от Василия?!

Ольга выхватила помятый сизый конверт, мимоходом успев удивиться, что это не обычный треугольник с надписанным сверху адресом, а именно конверт с маркой (Чкалов в шлеме вдохновенно смотрит в небо), – перечеркнутой волнистым штемпелем. Удивилась также, что почерк незнакомый, хотя письмо адресовано ей. И вообще конверт почему-то уже надорван… а на штемпеле-то еще 8 февраля!

Что это значит?

Сердце заколотилось часто-часто… Ольга выхватила серую бумажку с типографским текстом, в который были вписаны от руки какие-то слова, и начала читать – почему-то именно эти черные типографские строки читала она очень внимательно, старательно проскакивая то, что было написано слегка размазанными фиолетовыми чернилами:

Это была похоронка, Ольга поняла сразу, потому что много слышала о таких бумагах. Их получали семьи тех фронтовиков, которые больше не вернутся домой. Непонятно было только, почему эта ужасная бумага пришла к ней. Ну да, у нее муж на фронте, но не мог же он… не мог же Васенька…

Вася вернется!

Ольга изо всех сил зажмурилась, свернула бумажку, засунула ее в тот же надорванный конверт, в котором она недавно лежала, а конверт опустила обратно в ящик, убеждая себя в том, что она подошла к чужому дому, открыла чужой почтовый ящик и прочла похоронку на какого-то другого, совершенно чужого ей человека, а не своего любимого Василия. Конечно, конечно, ведь на штемпеле февраль, и конверт надорван, значит, это письмо уже кто-то читал и с горя выбросил или потерял нечаянно, а то, что на конверте ее собственная фамилия, Ольге просто померещилось!

Это не ее конверт. Не ее почтовый ящик. Это не ее дом!

Наконец Ольга решилась открыть глаза и посмотреть на крыльцо этого дома, чтобы увериться в том, что заблудилась. Да так и ахнула от радости, потому что увидела хозяина дома: невысокого, очень худого мужчину с обритым наголо угловатым черепом и очень синими, словно бы эмалевыми глазами на худом некрасивом лице с напряженным ртом и искривленным носом.

В ее доме такого человека быть не могло. Значит, это и правда чужой дом. И похоронка чужая!

Человек вышел на крыльцо и покачнулся, схватившись за столбик веранды.

Он был необыкновенно бледен, и Ольга поняла, почему. Он держался за левое плечо, а между пальцами краснело пятно.

Да он ранен, этот чужой человек! Ему нужна помощь!

Ольга толкнула было калитку и побежала по садовой дорожке.

Человек покачнулся и схватился за притолоку, пытаясь удержаться, однако руки его соскользнули, ноги подкосились, он начал падать назад и ввалился внутрь дома.

Ольга взлетела по ступенькам и ворвалась в коридор, потом в комнату. Человек стоял, прислонившись к стене, и смотрел на нее своими странными, ярко-синими, как бы эмалевыми глазами.