– Овчинникова Ольга… Две пачки чая… фунфурик… три пачки стирального порошка…

Ну что бычитесь. Спасибо говорить надо. Не я бы – давно высохли и завяли…

– О-о-о! Наконец-то. Я уж думал – пора в суд подавать… Одалживать хорошо, долг отдавать плохо. Семь фунфуриков брал, Христом Богом клялся – «отдам». Два месяца отдачу тянул.

Встретил Виктор Федорович бывшего колхозного тракториста, бывшего ударника комтруда Антона Бусыгина, подвезшего к автолавке на ручной тележке огромный мешок зерна.

– Подождал бы еще месячишко – новым бы зерном отдал. Пшеница добрая подходит. Оно ясно – пока сырая, но добрая. Колос тяжелый. Зерно крупное.

Ну а тут зерно тоже хорошее, чистое, но прошлогоднее. Как НЗ берег. Да вот отдать решил. Законал ты – каждый день телефон зуммерит, вопит: «Когда отдашь? Когда отдашь?» Ну и живоглот же ты, Витек. И как таких земля держит…

– Живоглот… А когда просил выручить – чуть ли не на колени вставал: «Брат помер. Поминки. Выручи. Наизнанку вывернусь – отдам!..» Вот и выручай вас. Никто спасибо не скажет…

Нервный денек, но хороший. Пенсионеры только что пенсию получили. Скупщики мяса из города нагрянули. По безработице копейки выплатили. Появились в селе кое-какие денежки, и ему, Губанову, веселее.

– Эй, помогите! – кивнул Виктор Федорович парням, чуть поодаль от машины стоящим, на мешок бусыгинский. Они тут же, как будто того и ждали, закинули мешок в будку. Кинул им Губанов фунфурик освежителя – в поясном поклоне согнулись…

Хороший день, хороший. Приятно вот так над народом стоять – кого ругнуть-матюкнуть, кого снисходительно похвалить за услужливость, с раболепством граничащую, себя большим, сильным, всемогущим ощущать…

И именно в этот приятный, сладкий, солнечный момент, как это часто бывает, гроза надвинулась. Так, не гроза – тучка маленькая, но неприятная – черная.

Вынырнула из толпы бабка Тугунова. Маленькая, острая, зазубренная. Вынырнула и уставилась немигающими глазами в глаза Губанова. Неприятно уставилась. На какую-то секунду уставилась, а у Виктора Федоровича в горле что-то запершило и повыше пупка засаднило:

– Чего тебе – мыла, спичек, сахар?.. Вон печенье бери. Сухое, но в кипятке размочишь – самое то будет, – пошутил Виктор Федорович, как он часто, по-свойски, не выбирая слов, навскидку шутил с такими старухами.

– Ничего мне не надо. На тебя, убивца, пришла сегодня еще раз, в последний раз посмотреть.

– Что-о-о? Какого убивца?! Ты что, ополоумела? Выжилась! Кого я убил? Кого?! Засужу!

– Не знаешь кого? Да ты со своими фунфуриками полсела убил да инвалидами сделал. Что ни день, то беда. Тот по пьянке в аварии сгинул – на машине, на мотоцикле разбился. Тот утонул. Того током пьяного убило. Тот повесился… Даже и те, кто у тебя тут в рабах-батраках за глоток сивухи ядовитой на коленях перед тобой не ползают, из-за тебя погибают. Вот и смерть моего сына на твоей совести. Не будь ее, водки ядовитой, все бы мы по-другому жили. Это такие, как ты, в народ ее везут-несут… Народ к пьянству приучают. С малолетства приучают. На погибель обрекают.

Будьте вы все прокляты!

А сколько вина, грех твой весят, поймешь, когда тяжесть их тебя так согнет – на четвереньках ходить будешь!.. Проклинаю!..

…Ошарашенный этим потоком, обвалом старушечьих слов и проклятий Губанов торопливо закончил торговлю и сбор долгов и, ни с кем не прощаясь, ни на кого не глядя, отправился домой.

Дорога развеяла, ободрила его.

– Выжила из ума старуха… Ишь ты: «Проклинаю…» Старая ведьма. Что я, сам, что ли, ее сыночку в глотку спиртягу лил… Завидуют. Все завидуют. Вот и гавкают, укусить стараются. «Проклинаю»…

Машину разгружать Виктор решил утром. Поставил ее в гараж. В удобный, просторный, светлый домашний гараж. Автолавка уже давно стала его собственной. Выкупил у разваливающегося райпо. За мизерную цену выкупил. Подтянул гайки. Покрасил. Стала как новая. Сначала подвозил продукты, материалы из города, с баз по заказам индивидуальных предпринимателей, новоявленных купцов, владельцев многочисленных, будто из-под земли как грибы выросших магазинов, магазинчиков, киосков. Подоперился – стал полностью работать на себя. Автолавка превратилась в тот же магазин на колесах. Машина кормила. Сытно кормила. Машину берег. Каждую царапинку на ней царапиной на своем теле воспринимал. Нагружал, разгружал аккуратно. А потому и в тот день спешить не стал. Утро вечера мудренее, решил. Взял из будки две двухлитровые банки сливок, половину свежей бараньей туши, три плохо ощипанные куриные тушки – плату за выручку, в счет уплаты долгов. Оставь на ночь – проквасишь. Остальное – мешок с пшеницей, ящик с облицовочной плиткой, тоже в счет долгов должниками принесенные, в кузове-будке оставил.

Гараж на два замка, на три запора закрыл. Пса-волкодава Рекса с цепи отпустил и в дом, к ожидающей его за накрытым к обеду столом Полине пошел.

Пока вокруг машины, возле гаража, возле Рексовой конуры суетился, о бабке Тугуновой, о ее прокляти напрочь забыл.

…Поднимаясь на крыльцо с двумя банками сливок, споткнулся. Одна банка выскользнула из-под мышки – разбилась. Сметана растеклась толстым ошметком.

Из двери веранды выглянула Полина:

– Что там?

– Да вот, разбил…

– Недотепа. Я только-только крыльцо помыла. Раз руки не оттуда растут, сам и убирай.

– Ничего. Раз сама такая рукастая, сама и уберешь. Не переломилась.

– Ишь ты, не переломилась… Целый день с утра до ночи от чушек к курам-гусям мечешься, воду на грядки да парники зыбаешь, тяпку да грабли из рук не выпускаешь… Не переломилась… Стирка да варка, уборка и в доме и в ограде… Мозоли не сходят, спина не разгибается… Не переломилась… Ты, что ли, переломился фунфурики алкашам продавать да деньги считать… Дотогруешься – возьмут за шкирку…

– Да ты дура! Форменная дура! Для кого я эти самые деньги заколачиваю, по крохам собираю? Чушки… Куры… Гуси… Их кормить надо. Любишь кататься – люби и саночки возить… Оглядись – живем-то всем на зависть…

А люди сейчас как живут? На свалках копаются, пропитание добывают. Поди-ка, слышала, наш председатель райпо когда в бега намерился пуститься, – паленым запахло, следователи в гости зачастили, – уволился по состоянию здоровья, в город переезжать собрался, – на свалку восемь ящиков тушенки вывез, триста банок разных консервов фруктовых, овощных, килограммов сто колбасы копченой, зеленью тронутой, и всякой прочей жратвы самосвал… Так вот, не только наша нищета днем и ночью на свалке паслась, из соседних сел приезжали, приходили.

Мы же с тобой, слава богу, по свалкам не шляемся, со свалок не кормимся.

И судом, тюрьмой меня пугать не надо. Я алкашам в рот всякие лосьоны, очистители, освежители не наливаю. Хочешь чушкой быть – бери, пей. У меня забулдыга не купит – в другом месте найдет. Землю насквозь рылом прокопает – найдет. У меня накидка на товар нормальная. Другие по три шкуры дерут.