Павла позвонила Стефане и взялась подробно рассказывать ей о премьере – но в этот самый момент где-то на заднем плане заверещал Митика, и Стефана тоже завопила, обещая отдать сына обезьянам на воспитание, и разговор пришлось прервать по техническим причинам…

Потом она задремала на диване, поджав под себя босые ноги.

Тритан вернулся в сумерках. Тритан постоял в дверях, не включая света, Павла проснулась от одного только его присутствия.

– Это ты?

Он наконец-то щелкнул выключателем, и Павла увидела его лицо.

И рывком села на диване.

* * *

Раман запретил праздновать генеральный прогон, как премьеру. Завтра, сказал он заведующему труппой, активисту всяческих праздников и отмечаний. Торжество будет завтра, сегодня всего лишь рабочий момент…

Замечаний он делать не стал. Поблагодарил всех, еще раз поцеловал Лицу и уехал домой.

Потому что сидеть в кабинете и прислушиваться к телефону у него не было сил. Если он понадобится – отыщут и дома…

В спальне еле слышно пахло Лицыными духами. В комнате слоями лежала нетронутая пыль; Раман уселся в кресло и положил на стол перед собой громоздкую трехчасовую кассету.

Возможно, у него мания преследования? Возможно, ничего не случится, егерь Тодин вволю натешится его трепыханиями и завтра явится поздравить с премьерой?

Не ври себе, сказал трезвый и равнодушный внутренний голос. Надо было дать ребятам отпраздновать СЕГОДНЯ…

Он вдруг понял, что не сидит в кресле – стоит посреди комнаты, сжимая в руках кассету, и что руки трясутся.

Он сумел-таки сделать в жизни нечто, заслуживающее чьей-то ненависти и чьего-то страха. Смог. Потому что сам акт отсмотра спектакля комиссией – признак неуверенности, слабости и страха.

Они боятся Павлу – потому что она самим фактом своего существования грозит разрушить устоявшийся мир.

Теперь они ненавидят его, Рамана – потому что он умеет сделать то же самое, но только фактом своей работы… своего, красиво говоря, творчества…

Ерунда, сказал трезвый внутренний голос. Ты ничего не хотел разрушать. Ты никому не желал досаждать. Ты хотел просто громко сказать о том, что тебя мучит…

Резко зазвонил телефон. Раман содрогнулся, почти физически ощущая, как значительная часть его волос теряет цвет, становясь блекло-белой, старческой.

Звонила бывшая жена. В программе новостей передавали о каком-то спектакле – нельзя ли мальчику сходить в ближайшие выходные? Все лучше, чем мотаться по улицам либо гонять в подворотне этот самый мяч…

Он сдержался и пообещал ей контрамарочку. Мило закруглил разговор и положил трубку – рядом с телефоном.

Пусть его номер отвечает короткими гудками. Еще хотя бы полчаса…

От кого ты прячешься, спросил трезвый внутренний голос.

Раман ему не ответил.

* * *

Он стоял в дверях так долго, что ей сделалось холодно. Она плотнее запахнула халат, сказала, глядя в когда-то смуглое, а теперь просто почерневшее, как туча, лицо:

– Входи…

Тритан не двинулся с места. Павла нерешительно спустила ногу с дивана:

– Что-то случилось?

– Ничего, – ответил он неожиданно спокойно. – Ничего особенного.

– Я спала, – сказала она виновато. – Я… говорят – «счастлива по самые уши». Потому что, ну ты понимаешь… спектакль…

Уголок его рта дернулся и поехал книзу. Это было так странно, так страшно и непривычно – у Тритана, вечно чуть рассеянного, спокойного и доброжелательного! – что Павла подавилась собственными словами.

– Почему ты мне не сказала?!

Ей показалось, что ее коснулся егерский хлыст.

Тритан неподвижно стоял в дверях, и лицо у него было таким, будто бы вот сейчас, сию минуту он сдернет ее с дивана и швырнет головой об пол, так, чтобы хрустнули шейные позвонки.

– Почему ты не сказала мне, что тебе звонили?! Что с тобой была связь, почему ТЫ, Павла, МНЕ об этом не сказала?!

Она молчала, забившись в угол, прижавшись спиной к диванной подушке.

– Отвечай!

Она выставила перед собой руки – как будто трясущийся заслон из растопыренных пальцев мог ее от чего-то защитить:

– Не…

И он наконец-то увидел в ее глазах свое собственное отражение. Медленно разжал стиснутые кулаки, перевел дыхание; Павла сидела, не шевелясь.

– Павла, ты себе не представляешь, какое ты сделала… эта твоя глупость… забывчивость, я не знаю, что… какую… почему?! Почему ты мне не сказала, ты можешь объяснить?

– Я ни-е знала, что это в-важно, – пролепетала она, заикаясь. Его губы снова дернулись:

– Не ври. Знала. Почему не сказала?

Она скорчилась и заревела. Тритан по-прежнему стоял в дверном проеме, Павла физически ощущала тяжелый взгляд, лежащий на ее голой шее. На высвободившемся из-под халата четвертом позвонке…

– Этот его спектакль, – наконец сказал он глухо. – Чушь с маслом. Дерьмо… Я твержу им о контроле. Обещаю, доказываю… полную безопасность… И получаю такое вот… от тебя. Почему?..

Он повернулся и вышел, оставив рыдающую Павлу на диване и неподвижную тень скучающего охранника на белой, белой стене.

* * *

Телефон зазвонил в восемь вечера. Не прикасаясь к трубке, Раман уже знал, кто и зачем звонит.

– Добрый вечер, господин Кович, извините, что беспокоим вас в неурочный час… Это служба информации Триглавца. Вы не могли бы зайти к нам сейчас, это недалеко, мы пришлем машину?

– Я занят, – сказал он, вернее, ему показалось, что он сказал, потому что трубка обеспокоенно переспросила:

– Алло, господин Кович, вы слышите?

– Я занят, – сказал он, собрав в комок всю свою ярость. – Если угодно – завтра в это же время.

– Завтра, – голос сделался печальным, – это уже не будет иметь смысла… Не скрою, господин Кович, у нас для вас печальные известия. Как известно, на генеральном прогоне присутствовала комиссия по общественной нравственности…

Раман положил трубку.

Плевать.

Он плевать хотел на все постановления Триглавца. Он не подчиняется Триглавцу, его непосредственное начальство сидит в Управлении…

Девятый час вечера. Кому, кому звонить?!

– Я вам покажу, – бормотал он, лихорадочно потроша записную книжку. – Я вам покажу – комиссия по нравственности…

Потом схватило сердце – резко, как никогда в жизни, он успел только схватить воздух ртом и опуститься на пол, судорожно прижимая к груди все тот же бесполезный телефонный справочник.

Прекрати ломать комедию, сказал трезвый внутренний голос. Ты знал. Надо было, чтобы ребята сегодня отпраздновали…