Отвлеченная лже-духовность, во всех ее формах, обязательно противостоит многообразию любых органически выросших, естественных образований; она всегда стремится навязать, как бы «сверху», свою отвлеченную идею и поэтому обязательно стремится к формальному единству, к «интеграции». Здесь – наоборот: положительное развитие должно идти через утверждение особенностей и своеобразий, путем дифференциации, – что и совпадает со всеми эмпирически известными законами жизни.

Но из этого непосредственно вытекает другой, практически чрезвычайно важный вывод. Утверждая национальную индивидуальность и своеобразие Российского мира в целом, русский «религиозный национализм» не может стремиться к нивелировке, к «уравниловке» внутри этого мира; наоборот, он должен не только допускать, но желать утверждения и развития входящих в Российское имперское целое отдельных национальных индивидуальностей. И это тем больше, чем правильнее и глубже сам этот «религиозный национализм» воспринимается.

* * *

Решительно, сегодня нам от немцев не уйти. Проф. Штарлингер в своем докладе отметил только прочность Российского имперского «сплава» и призрачность всех надежд на его разложение. Всестороннему же изучению многонационального имперского комплекса России посвящена выпущенная недавно мюнхенским Институтом Восточной Европы и тоже в своем роде замечательная, книга другого немецкого ученого, Георга фон Раух.

И в этой области, при развивающейся ныне финальной фазе русского революционного кризиса, некоторые предварительные итоги можно уже намечать с очень большой долей правдоподобия.

Прежде всего, та структура единого, но децентрализованного многонационального государства, включающего весьма разнообразные степени и формы децентрализации, которая существует ныне на территории России не имеет решительно ничего общего с какими бы то ни было предвзятыми схемами марксизма. Ни Марксу, ни Энгельсу, ни – первоначально – Ленину, ничего подобного не приходило в голову: марксизм, как политическая система, стоит за строгую централизацию (впредь до того мифического момента, когда государство, как таковое должно «отмереть»). Но это тоже и не федеративная схема, которую большевики почему-либо заимствовали бы у «классического» либерализма, или у анархистов. Иными словами, эта структура не подходит вообще ни под какие схемы: коммунистам пришлось ее принять под напором реальных условий страны, оказавшейся в их управлении, – просто по той причине, что ничего другого придумать было нельзя.

Но тем самым уже сказано, что эта структура децентрализованного многонационального государства, притом включающего именно различные – по местным условиям – формы и степени децентрализации, имеет все шансы пережить конец коммунизма и остаться на будущие времена.

Действительно же поразительно, что этот практически предвидимый результат полностью соответствует тем самым принципиальным основам поднимающегося русского национализма, о которых мы только что говорили.

В этом вопросе, как и во всей совокупности нынешней многосложной и многотрудной российской действительности, коммунизм только коверкает и тормозит естественное развитие. Для того, чтобы децентрализованная многонациональная государственная структура начала действительно функционировать и приносить свои плоды, требуется все та же, предвидимая Штарлингером, смена руководящей идеи: марксизм, уже мертвый, должен быть устранен окончательно и заменен, вырастающим из самой этой реальности, «религиозным национализмом».

Как бы то ни было, естественное развитие идет в этом направлении. И из этого нужно сделать определенные выводы.

Сейчас, когда основные результаты русского революционного кризиса уже наметились достаточно ясно, признать положительным можно только то, что соответствует этому естественному ходу вещей и его ускоряет. В 1955 году уже просто бессмысленно спорить о том, должно ли Poccийскoe государство быть децентрализованно-многонациональным или нет: вопрос решен историей в утвердительном смысле. Но в такой же степени мы не можем признать положительным и должны признать резко отрицательным и противным естественному ходу вещей всякое стремление разрушить основное единство этого децентрализованного многонационального целого.

А это одно уже означает, далее, что вовсе не всякую борьбу с коммунизмом мы можем признать положительным явлением. Положительным можно признать только то, что, так или иначе, может содействовать замене мертвого марксистского руководства – стихийно поднимающейся силой российского национального возрождения.

Все наши – российских имперских патриотов – отношения с внешним миром могут определяться только этим. Не только всякому поползновению механически расчленить наше имперское целое, но и всякому стремлению растворить свoeoбразие исторически сложившегося Российского мира в каких бы то ни было, извне навязанных отвлеченных схемах мы должны противопоставить решительное «non possumus»86. По своим духовным истокам и по заложенным в них возможностям, идущий ныне к своему торжеству российский «мистический реализм» и порожденный им «религиозный национализм» составляют такую ценность, которая одна только может дать положительный смысл нашей борьбе.

Только в том случае, если мы будем это говорить совершенно открыто и ясно, мы можем содействовать – со всех точек зрения необходимому – сговору поднимающейся национальной России с внешним миpoм. А тем самым, – только при этом условии мы можем добиться от внешнего мира действительного содействия не только нам желанной, но и для всего человечества необходимой ликвидации внутренне уже мертвого коммунизма в России.

* * *

Сейчас, когда многим страстям пора бы улечься, когда многое становится виднее и легче отличить живую мысль от шлаков, не бесполезно взглянуть по-новому на некоторые старые эмигрантские споры.

Своеобразие и внутренняя многогранность Российского мира, – огромная ценность его многонационального, западно-восточного состава при основном культурном и государственном единстве, – исключающая конфессиональную узость, но безусловно религиозная и при том, в самом глубоком и подлинном смысле слова, не западная, а восточно-православная основа грядущей России, – все это с большой точностью было в свое время предугадано тем, с самого начала подвергавшимся немалым преувеличениям и искривлениям, под конец запутавшимся совершенно в политической обстановке, и все-таки очень значительным движением русской зарубежной мысли, каким без сомненья было евразийство.

Страшным и пагубным преувеличением было то злобное – впрочем, не всем евразийцам и не в одинаковой степени свойственное – отталкивание от Запада, которое в конце концов сместило куда-то совсем «не туда» центр тяжести в самом понятии «Евразия». Некоторым смягчающим вину, хотя отнюдь не оправдывающим обстоятельством, тут являлось, конечно, то чувство глубокой национальной обиды, которое слишком легко и естественно возникало у русских в период «между двумя войнами». В результате, ненависть к Западу, неразумная, слепая, ничем не оправдываемая, взорвала очень значительное идейное движение, бросив «левых» евразийцев в лапы прямой советской провокации, сумевшей подменить в основном правильно понятую историческую перспективу – миражом будто бы уже происшедшего «перерождения» революционной России.