Но к этому времени герцог Феррарский, которого не слишком тяготило папское проклятие, одержал блестящую победу над папскими войсками, которые двигались в нижнем течении реки По, и Юлию пришлось вновь перейти к обороне. В середине мая преемник де Шомона, Джан Джакомо Тривульцио, вторично выступил в поход на Болонью. При его приближении жители города, увидев шанс раз и навсегда избавиться от ненавистного кардинала Алидози, подняли восстание. Кардинал впал в панику и, спасая свою жизнь, обратился в бегство, даже не позаботившись предупредить ни герцога Урбино, располагавшегося лагерем вместе с папскими войсками на западных подступах, ни венецианцев, стоявших в одной-двух милях к югу. В итоге 23 мая Тривульцио вступил в Болонью со своей армией и восстановил Бентивольо в его прежнем статусе.

Кардинал Алидози, у которого при отсутствии других добродетелей было хотя бы чувство стыда, засел в замке Риво, чтобы избежать ярости папы; однако он напрасно беспокоился. Юлий, благоразумно отступивший за несколько дней до этого в Равенну, не выказывал ни малейших признаков гнева. Даже теперь папа не мог думать, что его любимый друг виноват: он без колебаний возложил всю ответственность за катастрофу на герцога Урбино, от которого он немедленно потребовал, чтобы тот предстал перед ним. Последовал разговор, в результате которого давнее презрение герцога к Алидози, за чью трусость его собирались теперь сделать козлом отпущения, вряд ли убавилось. Поэтому когда он вышел на улицу и лицом к лицу столкнулся со своим старым врагом, то его охватило бешенство. Стащив кардинала с мула, герцог напал на него с мечом. Свита Алидози, думая, что он действует по приказу папы, колебалась, не зная, стоит ли ей вмешиваться, а осмелилась приблизиться только тогда, когда герцог залез на коня и отправился в Урбино, оставив их господина лежать мертвым в пыли.

Горе папы из-за смерти его фаворита, как мы читаем в источниках, страшно было видеть. Безутешно рыдая, не желая слушать слов сочувствия, он отказывался оставаться в Равенне, и его понесли в Римини в закрытых носилках, из-за задернутых занавесок которых отчетливо слышались его рыдания. Однако судьба готовила ему новые удары. Мирандола, покорение которой он считал делом чести, уже неделю или две находилась в руках Тривульцио. Деморализованная и дезорганизованная папская армия, к тому же лишившаяся командующего, распадалась. С отвоеванием Болоньи путь для захвата французами всех церковных земель, за которые он так много и активно боролся, был открыт. Все труды последних восьми лет пошли прахом. И теперь в Римини папа увидел прокламацию, прибитую к дверям церкви Святого Франциска и подписанную не менее чем девятью кардиналами, поддержанными Максимилианом и Людовиком Французским, где объявлялось, что 1 сентября в Пизе должен состояться Вселенский собор, призванный расследовать злоупотребления, имевшие место во время его понтификата, и устранить их последствия.

* * *

Юлий и как папа, и как человек не раз терпел неудачи. Он был горяч, «настолько горяч, — писал его современник, историк Франческо Гвиччардини, — что обратился бы в прах, если бы не чувство благоговения перед церковью, раздор между князьями и обстоятельства момента», непостоянный, мстительный, плохой организатор, совершенно не разбиравшийся в людях. Хотя Юлий и был знатоком дипломатической тактики, он мало смыслил в долговременной стратегии. Снедаемый суетными страстями, он не стеснялся в выборе средств. Однако определенными качествами понтифик обладал в полной мере. Одно из них — храбрость, другое — неукротимый дух. На обратном пути в Рим, будучи уже в возрасте примерно семидесяти лет, он обдумывал создание новой коалиции во главе с ним самим, куда должны были войти Венеция, Испания, Англия и, если получится, империя. Объединенные силы этого союза заставили бы Францию раз и навсегда уйти с Апеннинского полуострова; и к июлю 1511 года переговоры начались.

Серьезных проблем не возникло. Фердинанд Испанский уже получил все, что мог ожидать от Камбрейской лиги, и не желал допускать дальнейшего усиления позиций Франции в Италии. В Англии зять Фердинанда, Генрих VIII, охотно согласился сковать силы своего соперника на севере, тогда союзники то же самое сделали бы на юге, хотя счел нужным указать папе, когда принимал его предложения, что было бы лучше, если бы их передавал не очевидный двойной агент (рекомендованный, кажется, покойным кардиналом Алидози), регулярно докладывавший обо всех событиях королю Людовику. Венеция, которая во время переговоров упорно (и в целом успешно) боролась за то, чтобы оказать сопротивление французскому наступлению в Венето и Фриули, не могла желать ничего лучшего. Максимилиан, как всегда, колебался; но даже без него новая коалиция обещала стать силой, с которой пришлось бы считаться.

Двойственная позиция императора объясняется, помимо его личных особенностей, перспективой проведения церковного собора в Пизе, который он с королем Людовиком совместно поддерживали. Последний начал уже разочаровываться в этой идее и все меньше оказывал ей поддержку. После двух коротких заседаний царившие в городе раздоры вынудили собор переместиться в Милан. И здесь, хотя он и находился под охраной французов, над ним открыто насмехались, причем так, что местный хронист не решился писать об этом, поскольку, эти насмешки невозможно воспринимать всерьез, а потому не стоит тратить на них чернила.

Тем временем папа, почти что чудесным образом оправившийся от болезни, во время которой уже не рассчитывали на его выздоровление, 4 октября оказался в состоянии объявить о создании Священной лиги и начал подготовку к войне. Однако вскоре он увидел, что король Людовик также имеет в запасе важный козырь: его племянник Гастон де Фуа, герцог Немурский, которому тогда было двадцать два года, уже зарекомендовал себя к тому моменту как выдающийся военачальник своего времени. Храбрый, изобретательный, наделенный фантазией, этот удивительный молодой человек умел мгновенно принимать решения. Удар из Милана в начале февраля 1512 года помешал попыткам папской армии отвоевать Болонью. К несчастью, это убедило жителей Бергамо и Брешии в том, что французская армия слишком далеко, а посему это удобный случай поднять восстание и возобновить соглашение с венецианцами. Они быстро убедились в том, что ошиблись. Совершив ночной и дневной марш в плохую погоду, по дороге разгромив венецианское войско, которое пыталось воспрепятствовать им, в сражении, происшедшем при свете луны в четыре часа утра, герцог Немурский оказался у стен Брешии до того, как ее защитники успели занять свои места. Он и его друг Байярд повели солдат на штурм, сражаясь босыми, чтобы лучше стоять на скользкой, мокрой почве. Брешия была взята приступом, руководителя восстания принародно обезглавили на главной площади, а сам город отдан на пятидневное разграбление, во время которого французские и немецкие солдаты набрасывались на местных жителей, совершая чудовищные по своей жестокости убийства и насилия. Еще три дня потребовалось для того, чтобы убрать с улиц 15 000 трупов. Бергамо поспешно откупился за 60 000 дукатов, чтобы избежать подобной участи, и на этом восстание закончилось.

Однако кампания еще не завершилась. Решительно настроенный герцог Немурский не собирался давать неприятелю передышку и возвратился в Милан, чтобы пополнить свои части свежими силами, после чего немедленно вновь выступил в поход. С армией, которая теперь насчитывала 25 000 человек, он двинулся к Равенне и подверг город осаде. Это представляло собой отличный способ заставить папскую армию выйти на бой. Ее командующий, испанский вице-король Неаполя Рамон де Кар-дона, не мог позволить, чтобы столь важный город был захвачен у него под носом при том, что он не пошевелил бы и пальцем для его спасения. И вот в Пасхальное воскресенье 11 апреля 1512 года на плоской болотистой равнине под городом состоялось сражение.