Свержение Медичи и их изгнание из Флоренции в 1494 году стало, как известно, просто результатом французского вторжения; но флорентийцы считали это заслугой Савонаролы, и он теперь стал первым человеком в городе, провозгласив «республику Христа и религии»[208] и введя регулярные «костры тщеславия» — из зеркал, косметики, роскошной одежды, светских книг и картин (включая полотна Микеланджело и Боттичелли), музыкальные инструменты, доски для игр, даже шахматные фигуры. Когда это происходило, атмосфера в городе больше походила на пуританскую Англию XVII столетия, нежели ренессансную Флоренцию XV века.

Уже в 1497 году папа решил, что с него достаточно. Он отлучил от церкви беспокойного монаха, а когда Савонарола не обратил на это внимания, призвал к его аресту и казни. К этому времени флорентийцы также уже были сыты им по горло. 8 апреля 1498 года толпа напала на монастырь Святого Марка, настоятелем которого он являлся. В ходе борьбы несколько сторонников Савонаролы было убито, и ему наконец пришлось сдаться вместе с его двумя ближайшими сподвижниками. Всех троих подвергли пыткам, чтобы вынудить признания. 23 мая их вывели на пьяцца делла Синьория, где с них сорвали монашеские одежды[209] и повесили на цепях от одного креста[210]. Под ним разожгли сильный огонь, так что Савонароле предстояло сгореть точно так же, как до него горели «предметы суеты». Пепел всех троих сбросили в Арно, чтобы не осталось никаких реликвий, которые впоследствии могли бы стать объектом почитания.

Что же касается политики за пределами Италии, то здесь важнейшим решением папы Александра стало предпринятое им в 1493 году урегулирование отношений между Испанией и Португалией в связи с их недавними открытиями в Африке и Америке. Большую часть столетия Португалия, побуждаемая и вдохновляемая инфантом Энрике, более известным как принц Энри-ке Мореплаватель, методично исследовала западное побережье Африки; в последнее десятилетие века Бартоломеу Диаш и Васко да Гама обогнули мыс Доброй Надежды и открыли кружной путь в Индию. Испанские монархи проявили мало интереса к этим достижениям; их время пришло лишь тогда, когда Колумб возвратился в 1493 году из своего первого путешествия и объявил, что водрузил кастильский флаг в Новом Свете. Поэтому по их просьбе папа Александр провел демаркационную линию с севера на юг в 100 лигах к западу от Азорских островов, постановив, что все исследуемые территории к востоку от этой линии принадлежат Португалии, те же, что к западу, — Испании. В 1494 году после протестов со стороны португальцев эта граница была передвинута по Тордесильясскому договору дальше на запад; это сделало возможным в 1500 году предъявление Португалией претензий на Бразилию и объясняет, почему Бразилия и сегодня остается португалоязычной страной.

* * *

Последние четыре года своего понтификата Александр занимался преимущественно тем, что в угоду амбициям своим и Чезаре старался завладеть Папской областью и превратить ее в фамильный фьеф Борджиа. Соответствующий план составил и начал проводить в жизнь Чезаре, который к этому времени приобрел решающее влияние на своего отца. Это повлекло за собой падение многих виднейших римских семейств, и среди прочих — Орсини. Потребовалось совершить несколько убийств, за которыми обычно следовала конфискация имущества, что давало средства для покупки высших церковных должностей, в том числе и кардинальской. Чезаре Борджиа боялись и ненавидели за его жестокость и насилия. «Каждую ночь, — сообщал своему правительству венецианский посол, — четверых или пятерых человек находят убитыми, епископов, прелатов и других, так что все в Риме трепещут, страшась быть умерщвленными [по воле] герцога».

* * *

И тем не менее, хотя Чезаре ужасно обезобразил сифилис — в конце жизни он уже не показывался на людях без маски, — мало на кого из тех, кто общался с ним, он не производил впечатления. Его энергия била через край, храбрость была безграничной. Казалось, он не нуждается в сне, скорость его передвижений поражала; как говорили, он прибывает в один город до того, как покидает другой. При этом он разделял страсть отца к женщинам. За свою короткую жизнь он прижил по меньшей мере одиннадцать бастардов, и дневник папского церемониймейстера Иоганна Буркхардта не оставляет сомнений в том, как Чезаре проводил свой досуг:

Здесь было бы полезно сказать несколько слов о донне Лукреции. Ей выпала роль роковой женщины династии Борджиа; однако насколько она заслуживала такой характеристики, остается неясно. Она не только была хороша собой: дважды отец поручал ей полностью контролировать Ватиканский дворец с правом ведения переписки. Что же касается ее репутации, то совершенно отсутствуют какие-либо свидетельства, которые подтверждали бы достоверность слухов об инцесте Лукреции с одним или двумя ее братьями, а то и с собственным отцом, за исключением тех, что исходили от ее первого мужа Джованни Сфорца во время бракоразводного процесса, когда с обеих сторон звучали безосновательные обвинения в адрес друг друга. Видимо, ей выпала злополучная доля стать орудием в руках ее отца и брата с политическими амбициями. Ее брак со Сфорца в возрасте тринадцати лет (после двух более ранних помолвок) стал результатом стараний Александра заключить союз с Миланом. Вскоре, однако, в Сфорца отпала необходимость, и папский зять стал причинять неудобства. В 1497 году, похоже, возник заговор с целью его убийства (хотя кто из трех Борджиа участвовал в нем, мы уже никогда не узнаем), однако он бежал из Рима как раз вовремя и именно после этого решил, что достаточно ограничиться разводом. Джованни, который мог потерять не только жену, но и ее приданое, а также город Пезаро, полученный им в качестве фьефа от папы, держался стойко. Но в конечном счете вынужден был согласиться на унизительное условие — расторгнуть брак по причине своего полового бессилия, несмотря на свидетельство того, что оный сопровождался соитиями более тысячи раз. Дополнительным затруднением оказалось то, что во время развода Лукреция была уже беременна. Однако отцовство ребенка Джованни, родившегося втайне, так и не установили.