— Пшел вон, рядовой.

— Извините, госпожа обер-лейтенант, но я... ефрейтор.

— Доложите начальнику службы безопасности лагеря штурм-банфюреру фон Штуберу, что вас разжаловали. Еще раз сунетесь сюда, рядовой, пристрелю. — И, мгновенно забыв о его существовании, повернулась лицом к Отшельнику. — Кажется, мы остановились на вашей семейной жизни.

— Но об этом мы... — пробормотал Гордаш, вновь опускаясь на топчан.

— Нет, Огест, — сурово прервала его Софи, — какие бы доводы вы ни выдвигали, все равно набиваться вам в жены я не стану.

— Но я ничего такого и не говорил. Мы вообще не касались этой темы, потому что...

— Мало того, я не уверена, нужна ли вам семья как таковая. «Женщины для вдохновения» — бесспорно. Без них мастерская художника бесплодна, как обитательница старческого приюта. Но, если помните, даже в советской Одессе проблем с женщинами у мастера Ореста никогда не возникало. Впредь их тоже не будет. Поклонницы, ценительницы иконописи и скульптуры, просто красивые, ищущие приключений бездельницы... Все они окажутся у ваших ног, Огест, все.

— Но все это сбудется когда-то, — умоляюще взглянул на неё Отшельника. И Софи все поняла.

— В ресторанчике «Богема», расположенном на Монмартре, — объясняла она, отойдя в закуток соединенной с мастерской кладовки, заставленной и заваленной заготовками и какими-то инструментами, — за вами постоянно будет числиться столик, на котором будет красоваться табличка «Закуплен художником Орестом», а рядом с Елисейскими полями будет располагаться ваша парижская мастерская. Одна из нескольких, разбросанных по разным столицам мира, — шептала она, отдаваясь в той единственно возможной позе, принять которую позволяли «походно-полевые условия» этой коморки. — И любовные ложа у нас с вами когда-нибудь будут размером с футбольные поля.

— Насколько мне помнится, — прогрохотал своим камнедробильным басом Скорцени, устраиваясь на заднем сиденьи машины лжефюрера, рядом с комендантом, — наш великий естествоиспытатель Штубер мечтал превратить Отшельника в зомби.

— Стоит ли?! — возмущенно удивился Лжегитлер.

— А что, «зомби-творец»... Согласитесь, в этом что-то есть.

— Зомби-солдаты — это мне понятно, Скорцени. А вот зачем нам зомби-скульпторы — решительно покачал Великий Зомби головой, — этого я не пойму.

— В виде эксперимента, мой фюрер. Само создание «Реген-вурмлагеря» — величайший из экспериментов человечества. Так почему бы в его рамках не провести еще один, связанный с Отшельником?

— Хотите сказать «почему бы не прибегнуть к еще одной авантюре»? Пробуйте, Скорцени, пробуйте, — молвил Лжегитлер таким тоном, словно бы благословлял на благое дело. — До сих пор авантюры вам, как правило, удавались.

И тут же потребовал, чтобы его вывезли из подземелья на свет божий. Скорцени не возражал, причем не только потому, что в присутствии фон Риттера не мог возражать «фюреру». Ему самому хотелось как можно скорее вырваться из этого мрачного подземелья.

Сам обер-диверсант рейха превращать подольского мастера в зомби не стремился. Для него важно было понять, как к этому отнесется Великий Зомби. Эксперимент с Отшельником его мало интересовал. Ну, сотворит этот зомбированный славянин свое очередное «распятие» более или менее талантливо... Какое значение это имеет для него, обер-диверсанта Германии, для самого рейха, его судьбы?

А вот насколько талантливо сам он, Скорцени, сотворит... «лжефюрера» — от этого в самом деле может зависеть судьба рейха, ибо, поди знай, как развернутся события дальше!

— Штубер действительно обещал, — отозвался тем временем фон Риттер. — Но не зомбировать, а распять. И даже срок наметил — после сотворения Отшельником своего какого-то по счету «Распятия». То есть когда станет очевидным, что мастерство и опыт скульптора будут отточены до высочайшего уровня.

— Так, может, сначала зомбировать, посмотреть, как это повлияет на творчество, а затем уже распять?

— О зомбировании, насколько я помню, речь не шла. Штубер попросту пообещал распять самого Отшельника. Мне-то казалось, что с вами это согласовано.

— Распять Отшельника во второй раз?! — хмыкнул Скорцени. — Рассматривайте это как шутку Штубера. И вообще, чуть позже я с ним побеседую на эту тему.

— Превращать Отшельника в зомби действительно не стоит, — молвил лжефюрер, — а вот проследить за совершенствованием мастерства «распинателя» по мере того, как он приближается к роковой, пятой скульптуре, — было бы очень интересно.

— И лучше Штубера, этого «великого психолога войны», проследить не сможет никто. Вы слышали мнение фюрера, господин комендант? — внушающе спросил Скорцени.

Он вдруг поймал себя на неожиданной мысли. В сущности они с Отшельником принадлежат теперь к одному творческому цеху. Только Отшельник сотворяет лик Христа из камня, а он сотворяет «живого фюрера». Вот именно: «живого фюрера». И еще неизвестно, чей талант ярче и должен оцениваться выше. Так что никаких псалмопений по этому поводу! Никаких псал-мопений!

— Внимательно вслушиваюсь в каждое слово, — вяло как-то отозвался фон Риттер на мнение лжефюрера.

— Пусть Отшельник сотворяет свои скульптуры «Распятия», помня о том, что каждая из них приближает его к собственному распятию, — разъяснил позицию Имперской Тени обер-диверсант рейха. — Увидим, как он станет вести себя после того, как «разоп-нет» Христа в пятый раз.

— Лучше было бы — в седьмой, — обронил Имперская Тень. — Что выглядело бы очень даже по-библейски.

— Причем разопнет не столько на каменных крестах, сколько на ожидании собственной гибели, — поддержал его Скорцени. — Но количество «распятий» сразу же увеличьте до семи. Стоит ли отходить от библейских канонов, если уж мы ввязались в эту сугубо библейскую историю с распятиями?

— Их будет семь, — охотно согласился фон Риттер. Однако тотчас же усомнился: — И все-таки не думаю, что ожидание «подземной Голгофы» обострит его талант. Если и появится какая-то вспышка, то ее тот час же заглушит страх перед смертью.

А Скорцени вдруг почувствовал, что где-то в глубине души комендант «Регенвурмлагеря» даже гордится своим безбожником-распинателем. Словно это он сам сотворил его здесь из первозданного материкового камня и греховной, бесчувственной плоти.

* * *

Фон Риттер приказал водителю остановить машину у одного из дотов, прикрывавшего вход в подземелье, проникнуть в которое можно было только через нижний этаж этой огневой точки. На второй машине туда же подъехали Штубер, адъютант обер-диверсанта рейха Родль, а также личный телохранитель и переводчик лжефюрера фон Тирбах.

Стоял прекрасный зимний день. Яркое, хотя и не одаривавшее теплом солнце щедро просеивалось сквозь оголенные ветви старого развесистого дуба, представавшего рядом с дотом, хранителем местных легенд и традиций. Да и сам замаскированный дерном дот, небольшому гарнизону которого фон Риттер приказал выйти и удалиться за россыпь гранитных валунов, чтобы не мозолить глаза фюреру, казался своеобразным капищем язычников. Тем более что располагался на небольшой косе, уползавшей в озерную гладь, посреди которой виднелась рыбачья хижина.