Задохнувшись от одышки, Хаджи-Хизир закончил вопросом: кем бы и где бы гольферы и их семьи были сейчас без этих стартовых капиталов?

Гольферы смолчали.

Хаджи-Хизир напомнил и второе предписание шариата — «мудараба», то есть участие в прибылях. Оно касалось финансирования проектов развития и операций с ценными бумагами. Исламский банк, в отличие от западного, дает беспроцентный кредит под проект при условии получения фиксированной доли прибыли после его реализации. В случае неудачи банк делит потери с другими участниками провалившейся затеи…

Хрипатый влез с принципом «мудараба», когда обсуждались инвестиции в гостиничное дело и туризм в Северной Африке. Но в этом пункте остальные посылали хрипатого куда подальше вместе с его идеологическими выкрутасами вокруг банковских операций. Баритон сказал, что в случае неуспеха с гостиницами не его, хрипатого, голова скатится, а Заиры Тумгоевой.

Я все надеялся услышать голосок этой чеченки. Но он не возник на пленке…

Пленки я прослушал несколько раз. Думаю, королевский гостинец я вез Ефиму.

На исходе следующего дня путешествия на краснодарской улице, называвшейся Красной, меня тормознул мент с новехоньким АКС-74, который засалил ему плохо стертой смазкой живот и часть белой портупеи. Рутинная проверка — из-за московского номера, конечно, — но она грозила, вероятно, и досмотром багажника, а потому я атаковал первым.

— Товарищ, — сказал я, — не задерживайте меня, пожалуйста. Следую в Сочи из Москвы. В гостинице «Жемчужина» у меня друг в запой впал… Выручать еду.

— Ну, вы даете, папаша, — сказал мент, всматриваясь в техпаспорт и доверенность, полученную от чубатого в Южном порту.

— Это друг дает, — ответил я. — Сам погибай, а товарища выручай. Посмотрите багажник, если нужно, да я поеду.

— А что в багажнике?

— Самогонный аппарат, — сказал я. — Еще инструмент, канистра, попить и поесть в дороге…

— Ну, вы даете, папаша… А глаза-то красные. Почему?

— Дыхнуть? — спросил я. — Сутки за рулем.

— Ну, вы даете, папаша… Через сто пятьдесят метров гостиница «Москва». Поспите, мой вам совет. Впереди до Новороссийска жуткий гололед. Пропадет, я думаю, к утру. Все равно будете тащиться еле-еле, измучаетесь только. А самогонный аппарат, будем считать, я конфисковал. Следуем дальше…

Он рассмеялся, козырнув, и это было как предостержение свыше. Я действительно, наверное, устал. И опыта езды по гололеду практически не имел, а счастливых звезд, под которыми рождаются люди, намного меньше, чем несчастливых. Что значили плюс-минус пять или шесть часов? Ответа, конечно, я не знал. В практике наших отношений свидания назначал Ефим Шлайн. Или сам являлся без предупреждения. Пусть будет пять часов плюс, если решать на этот раз мне.

Хромая, зажав под мышкой палку с набалдашником, поскольку в одной руке тащил чемодан, а в другой длинную спортивную сумку с арсеналом, я вволокся в замызганный вестибюль гостиницы. Оформление въезда заняло минут десять. Открывая стеклянную дверь на балкон тесного и душного номера, чтобы его проветрить, я увидел как внизу, двумя этажами ниже, мент с АКС-74 и двое в штатском рассматривают мою бутылочного цвета «четверку». Штатский в каракулевой ушанке списывал на бумажку номер, прикрепленный сзади.

Мент, стоявший у переднего бампера, крикнул:

— Передний заканчивается на «восемьдесят три»! А у тебя?

— Здесь последние две цифры «шестьдесят семь», — откликнулась каракулевая шапка. Он присел на корточки, потер пальцем грязь на жестянке и, плюнув на него, чтобы очистить, покачал головой.

Господи, я прикатил на Юг с разными номерами!

Мент потянулся к своему посту, а двое штатских вошли в гостиницу.

Висевший на облупленной двери листок с планом срочной эвакуации из гостиницы при пожаре рекомендовал один путь бегства с третьего этажа — в конце коридора на черную лестницу, если, конечно, она не завалена рухлядью, и вниз, с выходом во двор. Во дворе я и оказался — из-за ноги и багажа не так быстро, как хотелось бы, но все же на свободе. Слава Богу, лестничная дверь, конечно, запертая на ключ, подалась после первого же пинка здоровой левой…

Доносилось слабоватое громыхание трамвая. По моим прикидкам, стемнеть должно было через полчаса. Никого живого вокруг не наблюдалось. Даже собаки. Рабочий день кончился, и все ушли.

Двор, заставленный контейнерами, пустыми и полными мусорными баками, трубами и кучками стройматериала, представлял собой идеальную территорию для игры в жмурки. Я уволокся в сторону дальнего угла, заваленного деревянными ящиками из-под фруктов. Нагромоздив несколько, я поднялся и выглянул поверх армоцементной плиты забора. Глухие тесные дворы со старинными домами невообразимых конфигураций тянулись за ней, насколько хватало глаз.

Перекинув чемодан и сумку, я, опасаясь за раненую ногу, сполз с другой стороны плиты, едва не оборвав пуговицы на пальто.

Двор имел выход на улицу. Я захромал в сторону громыхания трамвая и через один короткий квартал увидел его. Четвертый номер медленно подползал к остановке, которая оказалась прямо передо мной.

Водитель, словно приметив в обзорное зеркало мои чемодан и сумку, сказал в микрофон:

— Только до вокзала! Вагон до вокзала идет…

3

В проявлениях ущербного вкуса есть своя прелесть. Подметив его в других, гнусновато мнишь себя почти аристократом.

Лысоватый тип в великолепных обносках стоял в дверях ювелирного салона в холле гостиницы «Жемчужина», словно центральный персонаж мизансцены из малобюджетного телесериала. Светлый пиджак с двумя разрезами, светло-серая сорочка, рыжеватые брюки и дорогой галстук походили на съемочный реквизит, много раз прошедший химчистку. На фоне выставленных ювелирных изделий величественно позировал Гобсек, либо подбирающий заношенную одежонку у знакомых, либо покупающий её на развале «секонд-хенда» на все случаи жизни, включая, судя по черному шелку галстука, и последний парад в домовине. Прикид неуловимо отдавал «сборной солянкой». И скупердяйством. В Европах он вышел из моды поштучно в разбросе от пяти до десяти лет назад, но в Сочи, видимо, сходил.

За дверью сидел мент с кобурой, в которой, учитывая расслабленную портупею, ничего, кроме сигарет с зажигалкой, не имелось. Он читал газету «Казачий Терек».

— Вы кто? — спросил я лысоватого, оказавшегося вблизи на полголовы выше меня. Я нагловато напирал корпусом, опираясь на палку с набалдашником так, чтобы под отошедшей полой блейзера от «Пьера Кардена» он смог различить рукоять «Беретты 92F». Но он вытаращился, мне показалось, больше на лейбл со стороны подкладки.

Шел двенадцатый час дня. Стальные жалюзи над витринами лысоватый поднял после одиннадцати, и мне пришлось с полчаса рассматривать окружающие гостиницу пейзажи, ожидая открытия лавки. Пляжные, архитектурные и растительные красоты Хосты тоже отдавали эпигонством. Смесь сталинского ампира с чем-то неуловимо заношенным на западных курортах. Под стать облачению владельца ювелирного магазина.