В апреле фон Хиппель приехал в Москву и нашёл Велихова. «Есть хорошие идеи?» — спросил его Велихов; он всегда это спрашивал, когда встречался с американцами. Велихов был неорганизованным человеком; фон Хиппель заметил, что ящик его стола переполнен неразобранными визитками. Он неустанно искал свежие идеи. Велихов и фон Хиппель решили провести в Москве семинар по сейсмическому мониторингу. На семинаре, который прошёл в мае, прозвучали три разных предложения. Через несколько дней Велихов, вице-президент Академии наук, подписал соглашение, позволяющее группе Кокрэна поместить оборудование для сейсмического мониторинга неподалёку от ядерного полигона в Семипалатинске.[518] Это был один из бриллиантов в советской короне — аналог полигона в Неваде. Велихов предложил Кокрэну вернуться через месяц: скоро должен был закончиться мораторий на испытания. Им нужны были серьёзные результаты, чтобы помочь Горбачёву оставить мораторий в силе.

Но возникла одна загвоздка: Велихов не имел официального разрешения возить американцев в столь секретное место. Полигон в Семипалатинске был закрытой площадкой, так что во время холодной войны Соединённые Штаты использовали для мониторинга советских испытаний другие методы в том числе отслеживали радиоактивность с самолётов. Велихов решил рискнуть: если Кокрэн сможет доказать, что верификация возможна, это укрепит позиции Горбачёва, настаивавшего на продлении моратория.

Институт океанографии Скрипса одолжил исследователям первое сейсмическое оборудование — относительно несложные поверхностные датчики. Кокрэн и его группа привезли их в Москву в начале июля.[519] Согласно плану, их нужно было разместить в трёх точках в окрестностях Семипалатинска, в пределах 150–200 километров от центра испытаний, но не на самом полигоне. В тот момент Советский Союз не проводил испытаний, Кокрэн просто хотел доказать, что советские власти позволят американским сейсмологам организовать станции в Советском Союзе, записывать данные и вывозить их. Это был бы чрезвычайно важный символический акт. Он поставил бы под вопрос аргументы Рейгана, что соблюдение запрета нельзя проверить, и помог бы Велихову и Горбачёву в продлении моратория.[520]

Группа американцев прибыла в Москву 5 июля, но не успели они распаковать оборудование, как у Велихова начались неприятности. «Все наши военные были против», — вспоминал он. Горбачёв испугался и решил вынести вопрос о том, может ли Велихов отправиться с американцами в окрестности секретного полигона, на рассмотрение Политбюро. Советское руководство всё ещё билось над устранением последствий чернобыльской катастрофы. «По Чернобылю было очень-очень напряжённое заседание, — вспоминал Велихов. — После того заседания все устали, и началась дискуссия о Семипалатинске. Горбачёв тоже устал и, как обычно, захотел, чтобы решение принял кто-то другой. Я обосновал нашу позицию, но он не оказал поддержки».

Против Велихова выступили два видных деятеля — Добрынин, бывший посол в США, и Зайков, член Политбюро, отвечавший за ВПК. Они потребовали ответа: почему измерения не обоюдны? Почему мы не размещаем наше оборудование в Неваде? «Послушайте, — нетерпеливо заговорил Велихов. — Вы всё не так поняли. Рейган хочет продолжать испытания. А мы пытаемся ввести мораторий. Мы должны помочь учёным, которые покажут миру, что соблюдение моратория можно подтвердить!»

«На заседании так и не приняли никакого решения», — вспоминал Велихов. У него не было полномочий подписать бумаги и дать Кокрэну разрешение. Когда заседание закончилось, Велихов обратился к Горбачёву: что делать?

Горбачёв ответил в своей расплывчатой, способной довести до белого каления манере:

— Следуйте линии обсуждения, принятой на заседании.

— Так, как я её понял? — спросил Велихов.

— Да.

Велихов решил рассматривать это как согласие. Он дал группе Кокрэна зелёный свет с единственным условием (очевидно, чтобы удовлетворить претензии военных): что американские учёные выключат свои мониторы в случае проведения испытаний.[521] 9 июля группа приступила к размещению первой станции. То был удивительный момент — первый шаг в закрытую зону совершила экологическая организация, а не правительство США. Стало ясно, что учёные способны сами прорваться сквозь пелену секретности. И стали очевидны необыкновенные способности Велихова. «И не только его пробивная сила, — сказал Кокрэн, — но и его нахальство».[522]

Четырнадцатого июля Кокрэн, фон Хиппель и Велихов пришли в кабинет Горбачёва в ЦК и попросили его продлить мораторий. Кокрэн привёз с полигона первую сейсмическую запись, сделанную царапающей иглой по бумаге, намотанной на барабанное устройство. На следующее утро позитивный рассказ об этой встрече появился на первой полосе «Правды».

Через несколько дней, 18 июля, у бывшего президента США Ричарда Никсона состоялась личная беседа с Горбачёвым в Москве. Горбачёв сказал Никсону, что хочет подать Рейгану сигнал: он готов двигаться вперёд и не хочет откладывать действия до тех пор, когда Рейган покинет пост. «В сегодняшней напряжённой атмосфере мы не можем позволить себе ждать», — сказал Горбачёв. Никсон закрепил эту мысль, сказав что Рейган тоже настроен действовать. Никсон передал Рейгану сообщение; после возвращения он написал меморандум на 26 страницах.

Двадцать пятого июля Рейган отправил Горбачёву формальное письмо на семи страницах — результат совещания, на котором Вайнбергер предложил ликвидировать все баллистические ракеты. Письмо было написано запутанным языком. В нём предлагалось следующее: СССР и США могут вести исследования в области противоракетной обороны, и если кто-то из них преуспеет в её создании, то поделится своей разработкой. Но только при условии, что две страны согласятся на радикальное решение: «ликвидировать наступательные баллистические ракеты обеих сторон». Если не будет достигнуто согласие на то, чтобы «поделить и уничтожить», то обе стороны могут, по прошествии шести месяцев, начать строить противоракетную оборону самостоятельно. Таким образом, Рейган склеил свою мечту о противоракетной обороне с невероятным предложением Вайнбергера избавиться от ракет.