Рейган передал Шульцу записку: «Я не прав?»

— Вы правы, — прошептал Шульц в ответ.

По словам Шульца, тогда Рейган поднялся и стал собирать бумаги, за ним — Горбачёв. «Было темно, когда двери Хефди открылись, и мы вышли, ослеплённые вспышками прожекторов. Выражение наших лиц о многом говорило», — вспоминал Шульц. «Грустные, разочарованные лица», — заметил Черняев.

— Мне всё ещё кажется, что мы можем заключить сделку, — сказал Рейган Горбачёву перед прощанием.

— Не думаю, что вы хотите этого. Не знаю, что ещё я мог сделать.

— Вы могли бы сказать «да».

— Мы больше не увидимся, — сказал Горбачёв, имея в виду что они больше не встретятся в Рейкьявике. Но это замечание расслышали неправильно, и пошёл слух, что переговоры провалились.

Шульц присоединился к Рейгану в его резиденции, в солярии, где президент и его советники расположились в мягких креслах.

— Плохие новости. Одно дрянное слово! — сказал Рейган.[534]

Вечером он коротко подытожил всё происшедшее в дневнике. «Он хотел формулировок, которые уничтожили бы СОИ, — писал Рейган. — Цена была высока, но я не поддавался, и так закончился день. Все наши люди считают, что я поступил совершенно верно. Я поклялся, что не сдам СОИ, и я не сделал этого; но это означает, что никаких сделок по сокращению вооружений не будет. Я был взбешён — он пытался выглядеть жизнерадостным, но я был полон злости, и это дало о себе знать. Теперь мяч на его стороне; и я убеждён, что он изменит своё мнение, когда увидит реакцию мира на всё это».[535]

«Я был очень разочарован — и весьма разгневан», — писал Рейган много лет спустя в мемуарах.

Горбачёв также кипел: «Первое желание, которое меня обуревало, — разнести американскую позицию в пух и прах, то есть реализовать задуманный ещё в Москве план: не пойдут на соглашение, на компромисс во имя мира — разоблачить администрацию США, её позицию, несущую угрозу всем». Черняев позже отмечал, что таковы были инструкции Политбюро Горбачёву: выйти с публичной критикой Рейгана, если Советский Союз не получит того, что хочет.

Но по дороге на пресс-конференцию Горбачёв засомневался. Разве они не достигли многого, пусть даже не доведя дело до подписания документов?

«Внутреннее чувство подсказывало — не следует горячиться, надо всё осмыслить. Я ещё не определился до конца, как оказался в огромном зале пресс-центра, где делегацию ждало около тысячи журналистов. При моём появлении журналисты встали с мест и молча стояли. Этот беспощадный, нередко циничный, даже нахальный мир прессы смотрел на меня молча, из зала исходила тревога. Меня охватило глубокое волнение, может быть, больше… я был потрясён. В лицах этих людей передо мной как бы предстал весь человеческий род, который ждал решения своей судьбы».

Горбачёв совершил ещё один поворот: он решил не следовать инструкциям Политбюро.

— Мы добились согласия по многим вопросам, — заявил он. — Мы прошли долгий путь.[536]

Когда госсекретарь Джордж Шульц вошёл в прессцентр в Рейкьявике вечером 12 октября 1986 года, на лице его было написано разочарование. Он заговорил, и голос у него срывался. Макс Кампельман, один из американских переговорщиков, чуть не плакал. Два лидера были так близки к заключению соглашения — и расстались ни с чем. Газета «Washington Post» на следующее утро вышла с передовицей: «Переговоры на саммите Рейгана-Горбачёва потерпели крах. Тупик в связи с СОИ сводит на “нет” все достижения». Лу Кэннон из «Washington Post» написал, что Горбачёв «мрачно» оценил дальнейшие перспективы. Но, комментируя этот драматический момент, пресса не смогла осознать его значение. Рейган и Горбачёв спорили — а в чём-то и достигали согласия — по наиболее радикальным предложениям о разоружении за всю ядерную эпоху. Оба лидера очень быстро осознали, что достигли поворотного момента холодной войны. «Не будем отчаиваться», — сказал Горбачёв Черняеву во время полёта назад в Москву и заметил, что по-прежнему остаётся большим оптимистом.[537]

Два дня спустя Горбачёв доложил Политбюро, что переговорные позиции прошлого «похоронены» раз и навсегда. «Возникла совершенно новая ситуация, — заявил он, — новое, более высокое плато, на котором мы теперь начинаем бороться за ликвидацию и полный запрет ядерного оружия… Это сильная позиция. Она отражает новое мышление».[538] В одну из следующих недель Горбачёв, по словам Черняева, произнёс: «До этого речь шла об ограничении ядерных вооружений. Теперь — об их сокращении и ликвидации».[539]

Но при всем своём оптимизме Горбачёв знал, что в Рейкьявике была упущена колоссальная возможность. Ни одну ядерную боеголовку так и не демонтировали, договоры не были подписаны. Горбачёву были нужны результаты, и он чувствовал, как уходит время. За его мечтами о ядерном разоружении стоял подлинный страх перед угрозой. Но были и другие, прагматические мотивы. Его пробные попытки провести перестройку не смогли улучшить качество жизни в стране. Над Советским Союзом сгущались тучи. В 1986 году цены на нефть резко пошли вниз, а валютные поступления СССР сократились. Страна была вынуждена импортировать зерно и мясо, и активно занимать деньги за границей. Возник огромный бюджетный дефицит. Горбачёв признал на заседании Политбюро: «Теперь ситуация взяла нас за горло».[540]

Главной задачей Горбачёва в Рейкьявике было облегчение бремени военных расходов СССР. Он схватился за тормозные колодки несущегося в пропасть локомотива и бросил все свои силы на то, чтобы добиться реальных перемен. Внутренние документы и мемуары свидетельствуют, что ни генералам, ни производителям оружия, ни «старой гвардии» в руководстве не был очевиден радикальный разворот, который Горбачёв обдумывал после Рейкьявика. После доклада Горбачёва Политбюро действовало настороженно. Руководство страны посоветовало военным готовиться к возможным серьёзным сокращениям стратегических вооружений. Но в то же время Политбюро считало вполне вероятным, что Советский Союз и дальше будет вынужден вести конкурентную борьбу в военной сфере, что серьёзного сокращения не произойдёт что ему, возможно, придётся принять ответные меры против рейгановской Стратегической оборонной инициативы и «особенно её космических составляющих». Члены Политбюро полагали, что, несмотря на энтузиазм Горбачёва, гонка вооружений не может закончиться так быстро.[541]