Доктор Накаш, который прибыл довольно рано вместе с женой, оказавшейся, как и он, очень тоненькой женщиной с такой же, как и у него, темной кожей, может, разве чуть менее грубой, быстро употребила хорошие свои восточные манеры и беглый английский для того, чтобы тут же обрести новых друзей среди гостей, прибывших из-за границы, и вскоре уже сама представляла Лазара и его жену своим новым знакомым. Что касается меня, то я хотя и рад был видеть Лазаров, тем не менее вынужден был игнорировать их присутствие до конца церемонии, которая откладывалась из-за опоздания Микаэлы; и тем не менее, из-за потока непрерывно прибывавших гостей, напиравших друг на друга, чтобы поздравить меня, внезапно я обнаружил, что стою перед Лазаром. С тех пор, как его жена оказалась со мной в постели, я не встречался с ним лицом к лицу и теперь, несмотря на родных и друзей, окружавших и защищавших меня со всех сторон, я задрожал, когда почувствовал, как его руки обвивают мою шею. Наше путешествие по Индии, и особенно то, как мы спали вместе в купе поезда на пути в Варанаси, давали ему в собственных его глазах право на проявление интимности, включая такие вот, безо всякого предупреждения, объятия. „Спасибо, что пришли, спасибо, что пришли“, — не переставая бормотал я, не поднимая головы, чтобы не встретиться взглядом с этой женщиной, в чьих глазах, когда это все же произошло, я не обнаружил ни смущения, ни стыда. Лазар вручил мне подарок и немедленно объяснил, что нужно сделать, чтобы обменять его. Пока я рассыпался в благодарности, стараясь угадать, что внутри этого большого и мягкого свертка, сестра моей матери, прибывшая из Глазго, на которую возложили ответственность за сохранность свадебных подарков, поспешила ко мне, чтобы освободить мне руки. Преодолевая смущение, я представил ее Лазарам, и она, проявлявшая самый живой интерес к мельчайшим деталям моей жизни, не только сразу же поняла, кто это перед ней, но и с неподдельным энтузиазмом воскликнула:

— А! Так это вы! Нам всем так хотелось вас увидеть! Ведь эта свадьба, не так ли, целиком дело ваших рук!

— Дело наших рук? — повторил за ней Лазар в полном недоумении, наклонив голову в тщетной попытке уловить скрытый смысл, ускользавший, похоже, от него из-за явного шотландского акцента.

Но моя тетушка была не из тех, кто останавливается на полдороге. Она с подчеркнутым пылом обняла меня и продолжила:

— Ну, как же, как же! Ведь это у вас дома он встретил Микаэлу, не так ли? И это закончилось тем, что он потерял свое место в больнице, из-за того, что ему пришлось затем ехать в эту Индию…

Смущенный до чрезвычайности, я попытался поправить ее, но Лазар дотронулся до меня, чтобы успокоить, и попросил ее повторить то, что она сказала, хотя я и видел, что прозвучавшее обидело его, выставив меня самого в дурацком свете.

— Он вовсе не потерял свое место в больнице, — сказал он на своем незамысловатом английском, сопроводив свои слова уверенной улыбкой директора, чья сила зиждилась на точном знании вещей, недоступных другим, включая и его жену, которая повернулась к нему с вопросительным выражением на лице.

— Что вы имеете в виду? — спросил я его по-английски, не желая обижать свою тетку.

— Пусть сначала закончится свадьба, — продолжил Лазар, по-английски, кивая в сторону серьезного молоденького рабби, который в эту минуту входил в холл, — а потом ты получишь еще подарок. — И, повернувшись к моей тетке, смотревшей на него восторженно раскрыв рот, закончил: — Не волнуйтесь… мы о нем позаботимся…

* * *

Несмотря на прибытие рабби, церемония была отложена еще немного, потому что родители Микаэлы потеряли друг друга в паутине иерусалимских улиц. Но на этом все ее неприятности закончились. Работа парикмахера имела ошеломляющий успех. От новой прически лицо Микаэлы словно увеличилось, волосы потемнели и курчавились еще больше. Смотрелась она поистине великолепно, и те ее друзья и родные, которые до того были как-то растворены в общей массе гостей, поспешили обнять и расцеловать ее. Тем временем степенный, хотя и молодой рабби, присланный раввинатом, уже стоял под хупой, воздвигнутой гостиничными официантами. На мой вкус — и с этим был согласен мой отец, — он был слишком суров и не принимал в расчет настроение аудитории. Державшуюся с большим достоинством Микаэлу он заставил, как и полагалось, на виду у собравшихся семь раз обойти вокруг меня. Его проповедь о значении и важности брачной церемонии была довольно путанной и полна ссылок на кабалистические предания, о которых кроме него, похоже, никто не слыхивал. Хуже всего было то, что во всем этом не было ни капли юмора, он ни разу не пошутил, как это принято в подобных случаях, и в какие-то мгновения это выглядело так, словно в самом факте нашего брака он усматривал какую-то опасность, от которой и хотел нас предостеречь. Но оказалось, что этот фанатичный иерусалимский рабби, вызывавший у большинства гостей раздражение своим сухим, суровым стилем, очень понравился Микаэле. И сама церемония не показалась ей слишком длинной, а то, что ей пришлось семь раз обойти вокруг меня, не вызывало у нее никакого чувства унижения, более того, она была в восторге от подобной экзотики. С того дня, когда ей пришлось уехать из Индии, она жаждала вновь соприкоснуться с миром обрядов и ритуалов, погружавших ее в мистический мир, к которому она относила и нашу свадьбу, мысленно соотнося ее с тем, что довелось ей наблюдать на улицах Индии. Тем не менее свою беременность она не рассматривала как одно из таинств нашего брака и упоминала о ней, используя вполне рациональные и логически обоснованные выражения. Спустя всего двадцать четыре часа после свадьбы она сказала мне о своей беременности — полуголые, при последних предзакатных лучах, мы погружались в тяжелые воды Мертвого моря.

Мы остановились в той же новой гостинице, которая так понравилась моим родителям после свадьбы Эйаля, и они великодушно предоставили нам „пару деньков из медового месяца“, в дополнение к свадебным дарам оплатив и гостиничные номера, и питание. Микаэла, похоже, испытывала угрызения совести за наше безответственное поведение там, в пустыне, и слишком часто, на мой взгляд, повторяла, что если считаю будущее появление ребенка несвоевременным и чересчур поспешным, она ничего не имеет против аборта. Она не придавала значения зарождающейся жизни на этой стадии. В предыдущие годы она уже сделала два аборта, и насколько я мог по ней судить, никакого последствия для нее это не имело. „Но может иметь на этот раз“, — заговорил во мне врач, возобладавший в эту минуту, у которого кружилась голова от скорости, с какой таяла его свобода, — и все из-за необъяснимой любви к другой женщине. Я не знаю почему и каким образом Микаэла пришла к заключению о том, какого пола зародыш, который был в ней, но, думаю, что, поскольку, упоминая о нем, она все время произносила слово „она“, то была девочка, и тут же я почувствовал, что все во мне восстает против аборта. Мне было также ясно, что Микаэла отнеслась ко мне с совершенным доверием, полностью осознавая неприятности, в которые она меня вовлекла. Но она еще и еще раз возвращалась к своему намерению посетить Индию, уже сознавая, что появление ребенка неминуемо отодвинет эти ее планы и, уж как минимум, усложнит их, а потому — и это она понимала тоже — лучшим решением для нее был бы тайный аборт, сделанный шестью неделями раньше, когда беременность только-только была обнаружена. Но поскольку она не хотела меня ни обманывать, ни скрывать что-то, считая, что ребенок в равной степени принадлежит и ей и мне, она не стала прерывать беременности и не сказала мне о ней, чтобы я никак не чувствовал себя обязанным на ней жениться.