отошел за отмели, открыв их солнцу, и щука пошла. Мужики, пренебрегая запретом, высыпали с острогами. Но мало кому удалось поживиться. Добрая половина была переловлена инспектором по рыбнадзору Сашуней Фетисовым, человеком рослым и грубым. Он приезжал из райцентра на газике, и ему ничего не стоило догнать каждого на ровной, как беговая полоса, песчаной пойме. Спуску никому не было, ни старому, ни малому. Фетисов тут же составлял акт, заставляя браконьера расписаться. Если тот упирался, Сашуня мог и силой заставить. После чего отламывал от древка острогу и бросал ее вместе с убитыми щуками в газик. Все это совершал он с усмешечкой, скаля длинные желтые зубы.

— А другой раз шею намылю, — говорил он, — притяну нос к коленкам, будешь колесом ходить, — и смеялся нехорошо, утробно. Ему нравилось унижать, показывать свою власть. До него был инспектором Потапов, — тоже и ловил, штрафовал, но зла в нем не было, все по делу. А Сашуне Фетисову главное было не только изловить с поличным, но и поиздеваться над человеком. Унизить его. Он не скрывал и того, что рыбу забирал себе, — другой раз даже похвалялся, как хороша она будет на сковороде.

— Кто ж это дал тебе такое право? — говорил кто-либо из мужиков. — Ты ее должон в магазин сдать.

— А ты еще потолкуй, так я в акте укажу, что ты оказывал мне сопротивление при исполнении служебных обязанностей. И тогда уж тебе не миновать сидки, — и Фетисов ухмылялся, поигрывая желваками на крутых, избитых оспой скулах. Было в его лице что-то монгольское, беспощадное.

Случалось, приезжал не один, а с приятелями, и тогда начиналась настоящая охота на мужиков. Охота с окружением, засадой, погонями.

Мужики его ругали, поносили всякими погаными словами, говорили, что свою родню он не трогал, а, случалось, еще и снабжал отобранной у других рыбой, — в деревне жила его сестра, выданная замуж за брата Репья. Можно было бы, конечно, пожаловаться на самоуправство Фетисова, если бы кто из начальства оказался в тот час в Кузёлеве. Ну, а писать заявления с жалобами кузёлевцы мастерами не были. Не любили доносов. Но и смириться с таким делом не могли.

Никто не помнит, сколько лет стоит на берегу Чудского деревня Кузёлево. Не знают, кто первый поселился здесь и основал деревню и в честь кого она названа. Кто такой Кузёлев? Был ли таковой? А может, Кузёля? Да и что за имя такое? Никто не ведал, но каждый знал, что испокон веков мужики промышляли рыбой: ставили сети, переметы. Ловили и судака, и щуку, попадал и сиг, и даже угорь. Промышляли снетком. Не брезговали на нересте и острогой. И никто не донимал штрафами, не жег сети, обливая бензином, не отнимал рыбу. И не меньше было рыбы, а поболе. Меньше стало, как появился рыболовецкий колхоз. Сначала тягали тралом. Все кормовые места ободрали со дна. Потом уж догадались, что так негоже. Стали заколы ставить. Так опять же отлавливают все, что ни попадет в тенета. И малька не щадят. Сдают на рыбзавод. Там сушат и за бесценок ящиками продают местным для корма свиньям. Вот отчего стало меньше рыбы. А запреты для мужиков все строже. За каждый рыбий хвост — штраф. Того гляди, без штанов останешься или под суд попадешь. И все же, чем строже запрет, тем больше азарт. И уже не столько сама по себе рыба нужна, сколько подмывает насупротив пойти. А то, изволь, колхозу можно и в нерест ставить тенета, а рыболову-любителю и щуку не убить! Побережье-то, вон, глазом не охватишь. По всем заводинам и отмелям рыба бьет и плещет. Что же и не взять малость? И свежинкой не разжиться? Да продавали бы — так лях с ним, можно бы и не баловаться острогой. Купил бы, и вся недолга. По ночам-то не спать тоже не очень, да в воде, да и бегать от инспектора не сладко. Да не продают. План у колхоза. Все государству. Потому и браконьерствуют. И ворчат на Фетисова. Черт его носит!

Особенно зол был на него Николка Кудимов. Вот уж какую весну подряд наезжает к ним на берег инспектор Фетисов. И каждый раз засекает Николку. То штрафовал, а теперь судом грозится. Ни за кем, как за ним, гнался на газике. В бинокль усмотрел. Кинулся Николка в дюны, да разве убежишь от такого. Догнал, схватил за воротник и бросил на землю. Полный рот песку набился. Стоял над ним, подавляя своей мощью маленького, взъерошенного.

— А толкать не имеешь права, — отплевавшись, сказал Кудимов, с ненавистью глядя на инспектора.

— Я те дам, не имею, — мирно сказал Фетисов. — Я те отучу браконьерить. В последний раз предупреждаю. Сейчас акт, а потом под суд.

— Валяй, валяй! Тебе за это деньги платют. Только чего ж своих не штрафуешь?

— Каких-таких своих?

— А таких! Свояка. Что он — не бьет?

— А я вот скажу ему, так он тебя уж всяко прибьет, чтоб язык укоротил.

— Ладно, нарвешься на кого следует, поучат, — бурчал Кудимов, глядя, как инспектор запихивает рыбу в рюкзак.

* * *

— Ты уж лучше и не суйся на берег, — говорили Кудимову мужики. — Ведь каждый раз с тебя начинает. Чего-то ты ему поперек встал.

— Как же, так и отступлюсь. Держи карман, — хорохорился Николка Кудимов и показывал рукой непристойное. И тут же добавлял с руганью: — Вот зараза, привязался.

— По силе нашел, — смеялись мужики. — Он тебя одной рукой могет согнуть.

— Ага, согнуть… Не очень-то, — сознавая свою физическую неполноценность, затихал Кудимов.

Да, не могуч он был. Среднего роста мужику — по плечо. Правда, силенка была. Была она в его клещастых руках. Вцепится — не оторвать. Да ведь и Фетисов не слабак. Одной рукой на вилах копну вздымал. Так куда ж там с ним бороться…

В эту ночь стояло безветрие. Перед рассветом, правда, потянуло сквозным ветром, но ненадолго. Да и не помеха он был. Если уж щука занерестует, то от такого ненастья не остановится. Тут уж ей ни до чего. На шаг в своей яри допустит. Юрлаки жмут так, что другой раз ее горбушка из воды выпирает.