Где-то на чистом, открытом пространстве возбужденно загагакали гуси. Это они всегда так, в рассвете, перед тем как полететь на далекие поля. Тонко нарезая воздух, пролетели вблизи кулики. И Кудимов стал зорче всматриваться в тусклую одноцветную полосу серой воды, пробитую кое-где остриями камыша, — не плеснет ли? Был он в болотных сапогах, развернутых до пахов. Они были великоваты ему, и он распорол их вверху, чтоб не мешали при ходьбе. Длинное, отшлифованное стеклом древко, на которое была насажена острога, спокойно лежало в руке. Оно как бы замерло, готовое в любую минуту вырваться и стремительно настичь добычу. Глаза у Кудимова щурились в сжатых веках от ветра, обветренные губы (нижняя лопнула посредине) были плотно сжаты, ноздри раздуты. Он был весь затаенная жестокость. И ему не было никакого дела до того, что в природе совершалось великое, святое таинство, без которого не будет жизни на всей земле.

Он настороженно ждал. Ждал всплеска. Дышал прерывисто. Сердце стучало громко, четко, словно отсчитывало время.

Наконец неподалеку раздался всплеск. Кудимов зорко метнул взглядом. Он знал — это щука зовет юрлаков. Всплеском зовет, пуская по тихой воде частые выплески. Пустив, отошла к другому краю притуманенной заводи. И там всколыхнула воду. Отошла. Кудимов подосадовал. Но вблизи неожиданно вода взбурлила и стала беспорядочно всплескиваться. Это пришли юрлаки. И, судя по шуму, суете, щука была большая. Кудимов переступил. Ему не терпелось приблизиться к ним, но знал — не время, они еще не в яри. Могут уйти, заслышав его шаги, хотя передвигался он и бесшумно. Бесшумно? Это ему только кажется — у рыбы другой слух. И он замер, выжидая, когда начнется настоящая брачная возня.

Вода была ледяная, и Кудимов чувствовал, как она плотным холодом обжимает ноги и они начинают стынуть. «Надо бы еще пару шерстяных носков надеть», — подумал он и тут же забыл о ногах. Щука с юрлаками чуть сдвинулась с места, и там уже началась бурная возня. Такая, что на какое-то время все звуки рассветного утра пропали, кроме этих выплесков. И Кудимов, осторожно раздвигая воду, зная, что ни щуке, ни юрлакам не до него, направился туда. И на самом деле, возня там все больше усиливалась. Вода уже кипела, и в ней стала вздыматься щучья спина, темная и широкая, словно затонувшая колода. В ту же секунду Кудимов ударил острогой в ее выверт. Щука с дикой силой рванулась, чуть не выдернув древко из руки Кудимова. Но он ловко подхватил древко левой рукой и, изогнувшись под тяжестью рыбы, выбросил ее на берег.

Она упала к ногам инспектора Фетисова. Подскакивая, стала ворочаться, обдавая его кирзовые сапоги жидкой кровью.

Кудимов обалдело глядел на инспектора, не понимая, откуда он мог взяться. А тот стоял, широко расставив ноги, и с мрачной усмешкой смотрел на браконьера.

— Ну, теперича все, — тихо сказал Фетисов, но Кудимову послышалось, будто он заорал. — Теперича я тебя засужу! Будя.

— Чего будя? — ненавидяще и со страхом глядя на него, сипло сказал Кудимов.

— А того, что подавай острогу.

Щука была не убита, а только тяжело ранена. Она стала прыгать к воде, выбрасывая по пути икру. Фетисов отшвырнул ее ногой. И это движение словно пробудило Кудимова.

— Еще чего? — крикнул он.

— А я говорю, подавай острогу! — жестко сказал Фетисов и пошел на Кудимова, как медведь на рогатину.

Взошло солнце. Оно осветило всю землю, сделав розоватой воду, слабо блеснуло на металлических пуговицах Фетисовой куртки. Почему-то этот блеск особенно озлил Кудимова.

— Не подходи, говорю! — выкрикнул он и в растерянности оглянулся: нет ли кого, чтобы кто вступился, не дал в обиду? Но пуст был берег, только далеко у камней темнела фигура еще какого-то браконьера.

Фетисов шел, протягивая руку.

Тогда Кудимов стал пятиться вглубь, не спуская глаз с кривой ухмылки инспектора. Он боялся, что тот схватит его за шиворот и начнет топить.

— Не подходи!

— Хуже будет. — Фетисову оставалось пройти немного — какой-нибудь метр, когда Кудимов выставил острогу. — Ах ты, чичер! — вскричал Фетисов. — Да я тебя за такое, знаешь — куда?

— Не подходи! — завопил Кудимов.

Но инспектор шел с протянутой рукой, чтобы вырвать острогу. Шел и не видел, как наливаются бешенством глаза Кудимова, как отливает кровь от его лица. Да хоть бы и увидал, не придал бы значения — настолько презирал эту тлю. Он уже хотел ухватиться за древко, как вдруг острога скользнула мимо его пятерни и легко, словно и не было на нем куртки, вязанки и нательной рубахи, вошла в живот, сразу облив и сердце и голову нестерпимым жаром.

— Ты что? — страшно вскрикнул Фетисов, хватаясь руками за древко, но тут же ноги у него подломились, и он повалился в воду, потянув за собой и Кудимова. Кудимов выпустил острогу и в страхе оглянулся. Вблизи никого не было, далеко виднелся силуэт все того же браконьера.

Фетисов лежал на спине, и острога торчала в нем, слегка раскачиваясь. Он пытался встать, приподымался из воды и падал. И все это молча, глядя широко распахнутыми глазами на Кудимова. И тогда Кудимов рванул к себе острогу, но она не подалась. Раздался нечеловеческий крик. И от этого Кудимову стало так жутко, что он позабыл про острогу и побежал к дюнам, оглядываясь, будто опасаясь, что Фетисов погонится за ним. На полпути Кудимов чуть не натолкнулся на двоих, которые шли тоже с острогами. Это были братаны Морковы. Похоже, они все видели, но, не сговариваясь, отвернули в сторону и быстро зашагали прочь, словно ничего не заметили.

Кудимов хотел их окликнуть, объяснить, как все произыошло, но только слабо всплеснул руками и побежал дальше, минуя деревню, в поля. Бежал, ничего не сознавая, всхлипывая, весь переполненный ужасом.

НЕОКОНЧЕННЫЙ РАССКАЗ

Давным-давно я получил письмо от своего товарища по изысканиям. Пролежало оно среди разных бумаг более двадцати лет и вот на днях попало на глаза. Когда-то вместе работали в дальневосточной тайге. Потом пути разошлись.