Кинг понимала, что за эти годы в ней произошли перемены. Ее это пугало. А может, ее больше пугала реакция со стороны других. В письме к отцу, после вступления в сербскую армию, она, в частности, писала следующее:

О своей влюбленности она не пишет ни слова. Иови она называет просто “приятелем”, что было весьма смело, особенно в сравнении с предвоенными устоями. Но мало кто теперь заботился о приличествующих формах общения между неженатыми мужчинами и незамужними женщинами. Не здесь, не сейчас.

К обеду Олива Кинг прерывает работу в промерзшем гараже и бредет по снегу к маленькой квартирке, которую она делит с двумя другими женщинами-шоферами. Едва войдя в дом, она тут же зажигает керосинку, единственный источник тепла в комнате, который в это время года постоянно горит, пока они дома. Ее беспокоят цены на керосин, они непрерывно растут. Кувшин стоит 19 франков, и его хватает на несколько дней. “Если Америка вступит [в войну], нам разрешат покупать керосин по сниженной цене”.

Кинг решает остаться дома. Она сделала все, что полагается на сегодня. Пусть другой механик закончит работу. Она мечтает о вкусных тасманских яблоках. Думает, кончился их сезон в Австралии или еще нет? И не пришлет ли ей отец посылку с яблочками?

140.

Февральский день 1917 года

Флоренс Фармборо размышляет о зиме в Тростянице

Зима выдалась скверная во всех отношениях. В декабре она получила известие о том, что ее отец скончался в возрасте 84 лет, а в прошлом месяце умер глава русской семьи, в которой она жила, знаменитый хирург-кардиолог. На фронте снова затишье. На этом участке Восточного фронта все более или менее крупные военные операции увязли в снегу и минусовых температурах, так что в госпиталь к Флоренс пациенты поступали редко. В один день принимали пару раненых, на другой — пару заболевших. В основном делать было нечего.

Как обычно, перебои с продовольствием участились в зимние месяцы, однако в этом году положение стало еще хуже. В Москве и Петрограде вспыхивали хлебные бунты. Все больше ощущалась усталость от войны, недовольство накапливалось и теперь выражалось вполне откровенно. Ходило множество слухов о волнениях, саботаже и забастовках. До 1914 года многие асы экономики утверждали, что вероятная война будет короткой, а если она затянется, то это приведет к экономической катастрофе. В итоге они оказались правы. Во всех воюющих странах практически закончились деньги, живые деньги, и вот уже некоторое время война финансировалась либо при помощи кредитов, либо посредством печатного станка. Причиной продовольственного кризиса в России стали не только морозы и перебои в снабжении, но и галопирующая инфляция. А кроме того, радость от многочисленных летних побед на фронте сменилась разочарованием, когда стало ясно, что бесконечные жертвы так и не способствовали решающему повороту событий, так и не привели к чему-то окончательному.

Всеобщее неприятие войны обернулось резкой критикой Верховного командования и даже царя. Особенно активно циркулировали слухи о том, что произошло или, может, сейчас происходит при дворе. Убийство печально известного старца Распутина полтора месяца назад, казалось, только подтвердило тот факт, что российское общество разлагается — от низов и до самых верхов[229]. Многие события почти не затронули Флоренс, которая скорбела о двойной утрате — отца и главы семьи, которая приютила ее и которого она тоже считала родным. Впрочем, ей было искренне жаль царя, которого в лучшем случае описывали как благонамеренного, но неспособного на решительные действия.

Да, тяжелая зима. Когда ко всеобщему бездействию прибавляется всеобщее волнение, то в результате возникают нервозность, раздражительность, вечные стычки между персоналом госпиталя. Флоренс Фармборо сама испытывает раздражение:

“Зима унылая и удручающая, — пишет она в своем дневнике. — Лед и стужа сделали все, чтобы притупить наши мысли и парализовать наши силы”.

141.

Воскресенье, 25 февраля 1917 года

Бабушка Эльфриды Кур падает в обморок перед торговцем кониной в Шнайдемюле

На той же улице, где живет Эльфрида, торгуют кониной. Торговца зовут господин Йор, он еврей. Эльфрида знает, что есть люди, которые плохо относятся к евреям, но она к ним не принадлежит. Однажды она даже подралась с мальчиком за то, что он назвал одну ее подругу еврейской свиньей. В округе живет много евреев и поляков, но в глазах Эльфриды все они немцы, пусть и разные.

Сегодня бабушке Эльфриды стало плохо, и она потеряла сознание прямо на улице, на морозе, перед мясной лавкой господина Йора. Прохожие внесли ее внутрь, положили на диван в гостиной, и она понемногу пришла в себя. Но она продолжала чувствовать такую слабость, что господин Йор был вынужден отвезти ее домой в своей повозке. Эльфрида с братом испугались, видя, как их бабушку вносят в дом и укладывают на кровать, какое у нее бледное и застывшее лицо. К счастью, к ним в это время зашла одна из соседок и приготовила чашечку кофе для бабушки. Да, настоящего-то кофе почти не осталось, сплошные заменители, вроде обжаренного зерна, зато соседка положила в чашку сахар, а не тот искусственный подсластитель, к которому они уже привыкли. Бабушка Эльфриды выпила кофе и через некоторое время почувствовала себя бодрее: “Теперь я согрелась, дети”.

Почему она упала в обморок? Потому что слишком много работала, как и многие другие? Или потому, что, как и все, мало ела?

Эльфриду не покидало беспокойство, и чтобы выполнить задание по физике, она перебралась в спальню, решив не выпускать бабушку из поля зрения. Мысли ее были заняты вовсе не школой. Около недели назад они с подружкой ходили кататься на коньках на затопленный луг у реки. Там было полно народу, все катались по кругу, под музыку скрипучего патефона. И там она снова наткнулась на Вернера Вальдекера, юного лейтенанта, которого впервые встретила на лестнице у старшей сестры своего одноклассника и с которым потом заговорила, случайно увидев его на улице, — та встреча закончилась тем, что он поцеловал ей руку и выразил надежду, что они увидятся снова. Так и случилось пять дней назад, на том замерзшем лугу. Потом, уже ближе к вечеру, он повел ее в кондитерскую Флигнера. Там не было эклеров, но они пили глинтвейн и ели крендельки: она была счастлива. Затем лейтенант Вальдекер проводил ее домой и попытался поцеловать на лестнице в прихожей. Она выскользнула и исчезла в доме. Потом она жалела об этом.