Под влиянием событий в Эфесе по всей территории оккупированной Митридатом Азии прокатилась волна мятежей и заговоров. С восставшими городами Митридат поступал со своей обычной в таких случаях жестокостью; кроме того, поняв, что жители полисов настроены против него, Митридат пошел на экстраординарные меры: он «дал свободу греческим городам, объявил об уничтожении долгов, метеков в каждом городе сделал полноправными гражданами, а рабов — свободными, понадеявшись, как это и действительно случилось, что должники, метеки и рабы будут на его стороне, считая, что только под властью Митридата за ними неизменным останется дарованное право» (Аппиан. Митридатика. 48. 189–190). Разумеется, такие меры, обеспечивая Митридату опору среди городских низов, неполноправного и бесправного населения, должны были еще больше рассорить его не только с основной массой граждан, но, что было куда опаснее, с городскими верхами.

Реакция не заставила себя ждать: было раскрыто несколько заговоров против царя, составленных греками, часть которых входила в его ближайшее окружение, а остальные имели доступ к царю. Аппиан рассказывает: «В это время составили заговор против Митридата Миннион и Филотим из Смирны, Клисфен и Асклепиодот с Лесбоса; все они были люди, знакомые с царем, а Асклепиодот был даже некогда близким другом. Донос на заговорщиков сделал сам Асклепиодот и для того, чтобы не было сомнений, дал возможность изпод какогото ложа услыхать речи Минниона. Когда заговор был раскрыт, они были казнены после страшных мучений. Подозрение в подобного рода намерениях нависло теперь над многими. Когда из числа жителей Пергама было арестовано восемьдесят человек, составивших такой же заговор, и в других городах ряд лиц, то Митридат послал повсюду своих людей, которые по доносам, в которых каждый указывал на своего врага, казнили до 1600 человек» (Митридатика. 48. 191–193).

К этой напряженной ситуации прибавились активные действия двух легионов Флакка, во главе которых теперь стоял Фимбрия. Даже враждебная ему традиция не может преуменьшить его успехов. Против него выступил Митридат, сын Митридата, с которым были, если поверить Мемнону, лучшие понтийские военачальники — Таксил, Диофант и Менандр. Однако Фимбрия разгромил врага в сражении при Риндаке. Как рассказывает Фронтин, он насыпал с флангов валы, перед фронтом вырыл ров. Затем он держал солдат на валах до тех пор, пока неприятельская конница не вошла в узкий проход между укреплениями. Ударив на нее, он перебил шесть тысяч понтийцев (III. 17. 5; Мемнон. 34.2).

Затем он двинулся на Пергам и изгнал оттуда Митридата (Ливии. Периоха 83; О знаменитых мужах. 70. 2; Орозий. VI. 2. 10; Аппиан. Митридатика. 52. 210). Нет никаких подробностей того, как это произошло, — кажется странным, как могла небольшая армия заставить царя покинуть хорошо укрепленную цитадель. Скорее всего, сыграли свою роль два фактора: у Митридата недоставало сил для обороны, а позиция городского населения становилась все более недружественной по отношению к понтийцам. Во всяком случае, Митридат бежал в Питану и оттуда разослал приказы своим эскадрам собираться к нему в этот порт. Здесь, в Питане, можно было раз и навсегда покончить с понтийским монархом, и Рим был бы избавлен от еще двадцати лет страха за свои восточные владения. Непосредственным виновником того, что война не была закончена, стал Лициний Лукулл.

Все время, пока шли основные бои в Греции, он трудился над задачей, которую поставил перед ним командующий. Правда, царь Птолемей уклонился от союза с римлянами, и, продержав посольство у себя, отпустил его ни с чем, хотя и дал Лукуллу корабли, которые сопровождали его до Кипра. Там Лукулл чуть было не попал в засаду, устроенную врагами, но благополучно избежал ее с помощью хитрости: сделав вид, что он намерен зимовать на Кипре и вытащив корабли на берег, он, как только задул попутный ветер, отплыл от острова и, идя днем и ночью, благополучно достиг Родоса. Там он получил корабли и с этим флотом начал свои операции в Эгеиде. Он склонил к переходу на сторону римлян граждан Коса и Книда, вместе с ними совершил поход на самосцев, очистил своими силами от царских войск Хиос и освободил Колофон (Плутарх. Лукулл. 3. 2–4). Таким образом, к весне 85 года и на море постепенно устанавливался римский контроль. Вслед за освобождением от понтийцев материковой Греции пришел черед островов Эгеиды.

Как раз в это время Митридат и был осажден в Питане Фимбрией. С суши царя надежно блокировали валом, возведенным по приказу Фимбрии (Аппиан. Митридатика. 52. 210), но оставалась еще дорога бегства по морю. Тутто неподалеку и появился Лукулл со своим флотом. Фимбрия тотчас попросил его «прийти со своими кораблями и помочь изловить самого ненавистного и враждебного из царей, чтобы не ушла от римлян эта драгоценная добыча, ради которой было принято столько ратных трудов, — Митридат, который уже попал в западню и окружен тенетами!». Однако красноречие посланий Фимбрии не принесло результатов: Лукулл отказался от совместных действий, и Митридат на своих кораблях сумел отплыть в Митилену. За этот поступок Лукулла порицали уже в древности: «Слова Фимбрии были далеко не лишены смысла… Но Лукулл, повидимому, ставил свой долг перед Суллой превыше как собственного, так и государственного блага», — упрекает его Плутарх (Лукулл. 3.8). Митридат был бы захвачен, если бы Луций Лукулл «предпочел гражданским распрям заботу о государстве», — вторит через несколько столетий язычнику Плутарху христианин Орозий (VI. 2. 10; см. также: Ливии. Периоха 83; Аппиан. Митридатика. 52). «Первая Митридатова война наглядно продемонстрировала, сколь вопиющим образом препятствуют политические приоритеты гражданской войны ведению римлянами войны внешней», — пишет по сему поводу современный историк.[983]

Справедливо ли их благородное негодование? И да и нет. Иногда допускают, что эскадра Лукулла была недостаточно сильна, чтобы заблокировать Митридата.[984] Однако победы Лукулла над понтийским флотом в самом ближайшем будущем говорят об обратном. Да и вряд ли такой аргумент обошли бы вниманием античные авторы. Рассуждения о том, что сам Фимбрия по завершении операции мог предоставить Лукулла своей судьбе,[985] также малоубедительны — а что, собственно, угрожало его сильной эскадре? Понтийцы на море были не так уж сильны, а марианцы вообще не имели флота. О том, как выглядел поступок сулланского командира с точки зрения староримской морали, и вовсе говорить не приходится.

Но староримская мораль не учитывала ситуации гражданских войн. Ведь речь шла не просто о сотрудничестве с лютым врагом — и каким! «Негодяем, который недавно из властолюбия убил своего друга и полководца» (Плутарх. Лукулл. 3.8).[986] Но дело даже не в этом — ведь слава победы досталась бы Фимбрии, а не Сулле и Лукуллу.[987] Что это для них означало, догадаться нетрудно. Да и нужно ли им было вообще добивать царя? Как мы увидим ниже, ответ на этот вопрос не так однозначен, как может показаться.