по всему городу носилась. Как бы его выслеживала. Теперь бегать не может, толстая стала, прям как бочка, так сыщика наняла. А сыщик этот пьяницей оказался. Отец ему литр поставил и как бы все узнал. Такой скандал закатил! Мать сказала, чуть не подрались… а-а-а-апчхи!..

Флёр исчез. Загадочный мужчина превратился в неверного мужа толстой тетки. Скандалы. Драки. Сыщики. И прочие сугубо реалистические подробности. Сначала стало грустно-прегрустно. Потом смешно: нашла, в кого влюбиться! И, наконец, легко-легко. Беспроблемно.

2

Еще позавчера в демисезонной толпе, нет-нет да попадались пессимисты в шубах и дубленках, а сегодня по-июльски горячая и по-апрельски солнечная вечерняя Тверская уже пестрела легкомысленным многоцветьем.

Здорово!.. Здорово-то здорово, только вот запланированная на вечер выпечка именинного торта по случаю знаменательной даты — двадцатилетия со дня рождения Швырковой — на кухне, наверняка накалившейся за день до состояния доменной печи, казалась прямо-таки преступлением против человечности…

По квартире гулял прохладный ветерок, подгоняемый трудягами кондиционерами. Ура! Да здравствует научно-технический прогресс!

Десять минут под душем, и мысль о бело-розовом, праздничном клубничном торте со свечками захватила с новой силой. Действительно, ну как же не порадовать Швыркову, «до ужаса обожающую все домашнее», в столь торжественный день? Но больше всего, если честно, вдохновляли будущие Анжелкины восторги, и ничего плохого в этом не было: тщеславие, если оно преследует благие цели, — вовсе не порок, а мощный стимул!

Форма с отлично взбившимся тестом проследовала в духовку. Оттуда дохнуло таким сумасшедшим жаром, что снова возникла настоятельная потребность охладиться — выпить ледяного кефирчика и дочитать «Холодный дом».

Стоял жестокий мороз, открытая местность, по которой мы ехали, вся побелела от снега… Температура на кухне определенно понизилась. И взлетела градусов на десять, как только продрогшая бедняжка Эстер распахнула дверь в ветхое жилище кирпичника. Потому что в эту же самую секунду хлопнула дверь и послышался бодрый командирский голос:

— Коробки сюда! Корзину с цветами поставь здесь! Сумка пока пусть тут стоит! Все, Ген, свободен! Завтра часов в десять подъезжай.

Анжелкин отец — только так теперь и следовало воспринимать его — быстрыми шагами вошел на кухню и, заметив сидящую в уголке квартирантку — только так теперь и следовало воспринимать себя в компании с ним, — сделал большие глаза и, поставив на пол громадные пакеты, широко развел руки:

— Какие люди! Привет, Татьяна!

— Здравствуйте. — Равнодушный, с неудовольствием оторванный от книги взгляд не погасил сияющей улыбки господина Швыркова, по-видимому, уверенного в том, что своим появлением он способен осчастливить любого. Вернее — любую.

Не дождавшись возгласов ликования под духовой оркестр, он перетащил пакеты к холодильнику и, вытерев ладонью капельки пота со лба и красных, как томатная паста, щек, подсел к столу.

— Ну и жарища тут у вас в Москве! Анжелы нет? А ты что делаешь?

— Пеку торт.

— Торт? Ты умеешь торты печь? Надо же. А чего читаешь?

— Диккенса.

— Диккенса? И как, интересно?

— Очень.

Судя по запаху, корж в духовке дошел до кондиции. Все с тем же строгим и неприступным видом она молча выключила духовку, надела рукавицы, достала раскаленную форму и ловко, несмотря на то, что нежелательный свидетель с недоверчивой усмешечкой внимательно следил за всеми ее манипуляциями, перевернула желто-румяный, пухленький корж на заранее приготовленную на столе деревянную доску.

— Где это ты так научилась?

— И что особенного?

— Да, по-моему, современные девчонки вообще готовить не умеют.

— А, по-моему, кулинария — прекрасный способ творческого самовыражения. Если отсутствуют иные возможности.

— Самовыражения, говоришь? Хм… Ладно, шутки шутками, а пора и за дело браться! — Энергично хлопнув себя по коленям, он подскочил и вдруг остановился. Наморщил лоб и опять хмыкнул, но уже с сомнением. — Слушай, а в принципе ты права. Я раньше тоже любил готовить, все чего-то изобретал. А в армии когда служил, помощником повара был. Но мне там и досталось! Наша часть во Владимирской области стояла, в лесу. Ребята, бывало, грибов наберут ведер десять, я потом всю ночь чищу. Я мелкий был пацан, такой… тихий, незадиристый. Они надо мной тогда порядком поиздевались, гады! А картошки, знаешь, сколько перечистил за два года! Тонну!.. Ха-ха-ха! — Он так ностальгически-радостно расхохотался, как будто служба в Вооруженных силах, несмотря на чистку грибов и картошки, была самым счастливым периодом его жизни.

Любопытно! Однако делать какие-либо умозаключения на основе новых данных показалось занятием гораздо менее увлекательным, чем исподтишка, якобы углубившись в Диккенса, наблюдать за неузнаваемо демократичным сегодня господином бизнесменом.

Задорно, с армейским кокетством посвистывая и напевая: Идет солдат по городу, по незнакомой улице, и от улыбок девичьих вся улица светла… — он, сидя на корточках, разгружал пакеты: что-то ставил на левую сторону столешницы, что-то откладывал направо. Ничего не выскочило у него из рук, не упало на пол и не разбилось, как обычно падало и разбивалось у папы, стоило ему в отсутствие Инуси забрести на кухню.

Что и говорить, папа — с его выдающимся аналитическим умом — никогда бы не сообразил, как затолкать в отнюдь не пустой холодильник все те бутылки, банки, лоточки и пакетики, которые с легкостью разместил там Анжелкин отец… Легкость, как известно, дается практикой. Стало быть, мадам Швыркова не слишком баловала муженька. Держала в строгости. Потому-то он так и «любил готовить». Наверное, и щи варил, бедняжка, и котлеты жарил.

— Вроде все? — В задумчивости сложив губы трубочкой, он стал очень забавным.

Симпатично-забавным. Жаль, задача сегодняшнего дня состояла в том, чтобы подмечать в нем исключительно недостатки.

Светло-коричневые ботинки в полной тишине поскрипели у окна, прошлись взад-вперед по кухне и застыли. Крупным планом.

— Пойду, пожалуй, душ приму…

Анжелкин мобильник выдавал один за другим длинные гудки. Швыркова не отзывалась! А не отозвавшись, она могла проваляться в Сережкиной кровати на Серпуховке до завтрашнего утра. Ночь вдвоем под одной крышей с господином бабником представлялась мероприятием более чем рискованным. Наконец — о счастье! — трубка простонала нечто похожее на «алло».

— Анжел, это я, Таня! Приехал твой отец, ждет тебя не дождется!

— О-о-о… а-а-а!.. о-о-о…

— Ты слышишь меня? Приехал Николай Иванович!

— Да-а-а… А не знаешь… а-а-а!.. зачем его черт принес?

— Ты меня спрашиваешь? Немедленно приезжай! Немедленно!

— Ла-а-адно… К десяти буду… О-о-о…

Постельные завывания «непосредственной» Швырковой — чтоб ей провалиться! — послужили мощным чувственным катализатором: перед глазами возникло обнаженное тело стоящего сейчас под душем мужчины. Смуглое. Сильное. Один раз увиденное и, как выяснилось, навсегда врезавшееся в память. Неподвластная разуму память воскресила еще одну картинку: накинутый на голые плечи халат, крепкая шея, мускулистая по-шварценеггеровски грудь и волнующий запах мужского парфюма. И