Солнечный свет льется сквозь ставни. Слышно, как дети идут мимо дома в школу. Живущий по соседству старик ворчит на туристов, и мама, красавица мама, зовет ее певучим голосом: «Карла! Карла!»

– Карла Джилиана Макдональд, вы признаете себя виновной?

Они уже стоят перед судьей? Карла оглядела зал. Как легко унестись мыслями в другую страну… Как легко отгородиться от действительности…

Все смотрели на нее. Издалека. Вблизи. Взгляды то наплывали, то удалялись. Комната покачивалась. Перекладина перед местом обвиняемого была скользкой – у Карлы вспотели ладони. В ушах звенело.

– Я невиновна, – через силу ответила она.

Комната заплясала, будто кто-то ее ритмично растягивал, как концертину, на которой играл какой-то старик у фонтана в Италии…

Открыв глаза, Карла увидела Лили в красивом темно-синем костюме, который казался почти черным, если не приглядываться.

– Удачно вышло, – сказала Лили.

Трудно было понять, сарказм это или нет. Карла огляделась, выигрывая время. Они не в камере и не в зале суда. Комната напоминала офис.

– Тебе удалось вызвать сочувствие судьи своим драматическим обмороком. К счастью, твой дед внес залог.

Нонно? Карлу бросило в пот.

– Дедушка уже знает?

– А это было в новостях. Вся городская пресса сейчас у здания суда, караулят с фотокамерами.

Глаза у Лили буквально горели – светились, как у животного, но Карла не могла понять, идет она по следу или сама уходит от погони. От этой мысли ей стало не по себе.

– «Menage á trois[24] в зале суда», так они это назвали. Кто-то пронюхал, что у нас один муж на двоих. – Лили хрипло засмеялась. – Я бы не прочь поправить, что в разное время… но тут у нас неувязочка вышла.

– Простите меня.

– Ты что-то сказала? – Лили стояла над Карлой, как учительница. – Я не расслышала. Повтори!

– Я сказала, простите меня. Мне очень жаль.

Лили склонила голову набок:

– Неужели ты надеешься искупить вину одним извинением? Загладить развал в моей семье и то, как это сказалось на моем сыне?

– Замужем за Эдом тоже было несладко!

– Если будешь твердить это, как попугай, то все, включая меня, поверят, что Эда убила ты, – резко сказала Лили, но Карла чувствовала, что задела ее за живое. Для начала неплохо. Тише едешь, дальше будешь – этому она научилась, изучая гражданское законодательство. Начни с того, чтобы расположить к себе оппонента, особенно если это твой адвокат…

– Так. Пошли, пора. Когда выйдем, головой не вертеть, глядеть только перед собой и, что бы ни случилось, никому ничего не говорить. Готова?

Лили уверенно пошла первой – мимо полицейского у дверей зала суда, через вестибюль и на улицу. Сперва Карле показалось, что светит ослепительное солнце, но, опустив руку, она разглядела вспышки. Камеры. Море лиц. Хор голосов.

– Карла, это правда, что ваш адвокат раньше была замужем за вашем супругом?

– Карла, а кто убил вашего мужа, если не вы?

– Лили, почему вы взялись защищать новую жену вашего экс-супруга? Вы что, всегда были подругами?

Карла вздрогнула, когда Лили схватила ее выше локтя и сжала крепко.

– В машину. Быстрей.

Им удалось пробиться сквозь толпу, спуститься по ступенькам и сесть в поджидавшую серебристую машину.

– У вас все схвачено, – с невольным восхищением сказала Карла.

Лили, сидя впереди, смотрела куда-то вбок, вглядываясь в людское море. Вдруг она словно окаменела на мгновение.

– Что? – забеспокоилась Карла.

Лили порозовела.

– Ничего, – бросила она и отвернулась.

«Лили кого-то увидела среди собравшихся, – сказала себе Карла. – Кого?» Она обвела толпу глазами, но машина тронулась с места и набрала скорость, плавно петляя в плотном потоке выезжавших из Лондона автомобилей.

Лили сказала, что будет лучше, если Карла пока поживет в Девоне. Там спокойнее, меньше назойливых журналистов. Они смогут работать над делом вместе. Если Карла захочет, можно даже подать прошение, чтобы Поппи разрешили жить с ними.

– Вы сделаете это для меня? Чтобы ребенок Эда жил с нами?

У Карлы упало сердце: Поппи с ее ярко-голубыми, все замечающими глазками – последнее, что ей сейчас нужно. С ней Карла снова может стать сама не своя.

– Отчего же нет? Малышка ни в чем не виновата.

У Лили все продумано. Знала бы она…

Должна признать, страхи Карлы небеспочвенны. Проще простого выстроить откровенно слабую защиту, чтобы заведомо засадить жену моего мужа. Но так не годится.

– Скажу сразу, – начала я, когда мы сидели в гостиной моих родителей, окна которой выходят на море.

Карла устроилась в моем кресле – розовом, бархатном. Я сидела в нем в детстве, а Карле как по мерке подошло. Глядя на нее, можно было подумать, что она в отпуске – потягивается в солнечных лучах, льющихся через венецианские окна, ведет себя как гостья, а не как клиент, дело которого (к удивлению моей матери) я веду.

– Ты должна рассказать все как было, без утайки. А я сделаю все возможное, чтобы тебя вытащить.

Карла сузила глаза:

– Откуда мне знать, что вы говорите искренно? А вдруг вы действительно решили упечь меня за решетку?

– Если ты мне не доверяешь, зачем обратилась?

– Я же вам сказала: потому что вы знаете, каким был Эд, а люди вам верят.

Эд. От этого имени мне до сих пор больно. Отчего я горюю о том, кто так со мной поступил?

– А я тебе говорю, Карла, что, если я берусь за дело, я вкладываю в него все силы. – Я помолчала, глядя на море, по которому плыла вереница яхт, качаясь на волнах, как утки.

По субботам занятия яхт-клуба. Том обожает за ними наблюдать – правда, он задает вопрос за вопросом, почему яхты не тонут, а рыбы живут в воде. Сейчас он на берегу с моей мамой – и с Поппи, которую уложили в старую коляску «Сильвер кросс» (мама где-то откопала). Поппи – одна из причин, почему я вообще на все это согласилась.

Я не хочу любить ребенка Эда, правда не хочу. Но едва я увидела малышку с прелестной рыжей головенкой и короткими, совсем как у моего мужа, пальчиками, во мне что-то встрепенулось. Это дочь, которую мы могли бы родить. Ребенок, который мог бы появиться, не будь у нас столько хлопот с Томом.

Дело облегчало то, что Поппи почти ничем не напоминает свою мамашу. Странно, что она вопит, стоит Карле взять ее на руки. А Карла вздрагивает всякий раз, взяв на руки дочь.