К сожалению, этот рисунок был понятен Дьюарту не более, чем рисунок на барельефах; впрочем, его заинтересовало другое – цемент, которым крепилась плита, во многих местах раскрошился, и тогда Дьюарту пришла в голову одна мысль: а что, если, расковыряв цемент, он сможет сдвинуть плиту с места и тем самым проделать отверстие в конической крыше? Тем более что при свете фонарика он убедился, что здесь когда-то действительно имелось отверстие, которое позднее было заложено известняковой плитой, обработанной куда более тщательно, чем дикий камень, из которого была сложена башня. Плита казалась светло-серой, что могло объясняться ее сравнительно недавней обработкой; впрочем, темнота, царившая внутри башни, не позволяла в точности определить цвет.

Сидя под самой крышей, сжавшись в комок, Дьюарт пришел к выводу, что башню необходимо реставрировать; и в самом деле, чем больше он ее рассматривал, тем больше ему хотелось немедленно приступить к реставрации; в конце концов он уже не сомневался, что перестроит башню по собственному усмотрению – и прежде всего уберет известняковую плиту, чтобы на площадке можно было стоять во весь рост. Посветив вниз, Дьюарт заметил на полу башни острый камень, который решил использовать в качестве рабочего инструмента. Осторожно спустившись, он взял камень и вернулся с ним на площадку. Затем осмотрел плиту, мысленно прикидывая, с чего начать; она была невелика, поэтому раскачать ее будет нетрудно, однако гораздо труднее будет опустить ее на землю. Прижавшись к стене, неловко сунув фонарик в карман, Дьюарт принялся царапать камнем цемент, но вскоре понял, что сначала придется освободить тот край плиты, который находился дальше от него, чтобы плита, когда начнет подаваться, свалилась не ему на ноги, а на земляной пол внизу.

Дьюарт активно принялся за работу, и через полчаса плита, как он и рассчитывал, вывалилась из гнезда и полетела вниз. Дьюарт выпрямился и выглянул в образовавшийся проем. На востоке расстилалось болото; кроме того, Дьюарт с удивлением обнаружил, что башня находится на одной линии с домом, ибо сразу за болотами и лесом, точно напротив башни, в лучах вечернего солнца поблескивало окно его дома. Интересно, какое именно? Странно, что из дома башню было не видно; впрочем, он ни разу не пытался ее разглядеть, а окно, судя по его размерам, это не что иное, как мозаичное окно кабинета, в которое он тоже ни разу не смотрел.

С какой целью построена башня – вот что занимало мысли Дьюарта. Опершись руками о край проема, он огляделся и обнаружил, что голова его находится выше не только края крыши, но и ее конической верхушки, так что обзор открывался во все стороны. Вполне возможно, что башня была построена каким-нибудь древним астрономом; и правда – из нее можно было прекрасно наблюдать за перемещением небесных светил. Камни, из которых была сложена крыша, были не менее огромными, чем камни стен, – что-то от фута до пятнадцати дюймов в толщину, а то, что башня прекрасно выдержала натиск времени, лишний раз подтверждало мастерство древнего архитектора, который построил ее, а может, и еще какие-нибудь здания, после чего тихо растворился в веках, не оставив потомкам даже своего имени. Впрочем, астрономическое предназначение башни можно было и оспорить, поскольку стояла она не на холме и даже не на возвышенности, а всего лишь на маленьком островке – земляном холмике, расположенном в небольшой впадине посреди леса, только по чистой случайности не загороженной высокими деревьями. Но даже и без этого линию горизонта, которую можно было видеть из башни, частично закрывал растущий на склонах холмов лес, поэтому звезды были хорошо видны лишь тогда, когда они находились высоко в небе, в то время как в минуты восхода и захода их закрывали деревья – не лучший вариант для астрономических наблюдений.

Через некоторое время Дьюарт спустился по лестнице, сдвинул в сторону упавший камень и вылез наружу через открытую часть входной арки, которая вовсе не являлась преградой для дождя и ветра, врывающихся внутрь башни, что делало в принципе бессмысленной заделку отверстия в крыше.

Впрочем, Дьюарт не стал ломать над этим голову; близился вечер, и солнце медленно опускалось за деревья. Дьюарт двинулся домой, на ходу жуя сэндвич. Обойдя болото, он поднялся на небольшой холм к усадьбе, четыре фронтальные колонны которой смутно белели в сгущающихся сумерках. Дьюарт чувствовал приятное возбуждение, какое у него бывало во время какого-нибудь исследования; пусть он почти ничего не понял и не открыл ни одной тайны, зато он узнал много интересного о местной истории и легендах этого края, а также о своем предке, Элайдже, который, образно выражаясь, оттаскал за уши весь Аркхем и уехал, оставив после себя неразрешимую загадку, равной которой нет и не было. Ему удалось собрать великое множество разрозненных фактов, хотя было трудно определить, что это – фрагменты одной картины или нескольких разных картин.

Придя домой, Дьюарт почувствовал, что очень устал. Подавив в себе желание вновь углубиться в книги прапрапрадедушки, он решил тщательно продумать план расследования, на этот раз игнорируя библиотеку с ее сотнями старинных томов. Пройдя в кабинет, Дьюарт разжег камин и, удобно расположившись перед ним, принялся неспешно обдумывать свои дальнейшие действия. Мысли то и дело возвращались к пропавшему индейцу Квамису; вскоре Дьюарт понял, что между этим индейцем и колдуном Мисквамакусом непременно должна существовать какая-то связь. Квамис или Квамус – мальчик писал это имя по-разному, – это два из четырех слогов полного имени индейского колдуна, а у индейцев, как известно, есть много одинаковых или очень похожих имен, и вполне возможно, что такие имена получили мужчины одного и то же племени или рода.

Так, переходя от одной мысли к другой, Дьюарт пришел к выводу, что где-нибудь далеко, в глухих лесах, среди холмов Данвича, все еще живут родственники или потомки индейца Квамиса, сто лет назад изгнанного своим племенем. А память о человеке, который сто лет назад был намеренно предан забвению, как ни странно, может храниться гораздо дольше, чем память об обычном человеке, не овеянном романтической дымкой преданий, давным-давно заменивших собой реальные воспоминания о нем и его характере. Итак, решил Дьюарт, он двинется именно в этом направлении и начнет завтра же – если позволит погода. И с этими мыслями он и отправился спать.

Спал он хорошо, хотя два раза за ночь просыпался с неприятным чувством, что за ним наблюдают сами стены комнаты, в которой он находился.

Утром, ответив на несколько писем, которые уже давно дожидались его на столе, Дьюарт отправился в Данвич. Небо было закрыто тучами, с востока дул легкий ветерок, предвещая дождь; в результате такой перемены погоды поросшие лесом холмы с их увенчанными каменными кольцами верхушками, столь характерные для окрестностей Данвича, казались мрачными и зловещими. В этой местности путники попадались редко, поскольку главная дорога пролегала в стороне, а от заброшенных домов тягостно веяло общим упадком и разложением. Дороги здесь представляли собой узкие разбитые тропы, поросшие сорняками, шиповником и дикой травой; особенно буйные заросли тянулись вдоль старых каменных оград. Хотя Дьюарт забрался не очень далеко, он уже почувствовал всю необычность этой местности, разительно отличавшейся от старинного Аркхема; здесь не было округлых холмов, как в Эйлсбери-Пайк, что за Аркхемом, – холмы Данвича были изрыты глубокими оврагами и расщелинами, через которые были переброшены ветхие мостики чуть не столетней давности, а вершины были увенчаны странными камнями, которые – хоть и казались разбросанными по прихоти природы – производили впечатление работы рук человеческих, потрудившихся над ними несколько десятилетий, а может быть, и веков назад. На фоне хмурого неба холмы, казалось, приобретали черты мрачных человеческих лиц, способных напугать одинокого путешественника, осторожно пробиравшегося в своем автомобиле по неровным и узким тропам и качающимся мостикам.