превосходство, которое выражалось в том, что если он без них легко может обойтись, то они без него никак не могут. Это, конечно, не относилось к Семёнову, не только потому, что он был работодатель, но и потому, что Дугин чувствовал к нему своего рода привязанность. Семёнов, на его взгляд, был из тех, кто зарабатывает себе на жизнь и головой и руками, а такие редкие люди были в глазах Дугина существами высшего порядка, единственными достойными зависти. Кроме того, Дугин очень гордился тем, что Семёнов относился к нему с симпатией и дружбой, видя в нём не только механика, но и близкого к себе человека, которому можно доверять даже кое-какие служебные секреты. Заполучить такого благожелательного начальника — большая удача для человека.

И теперь Дугин страдал от сознания своей ненужности: сорвался он напрочь, надолго. Его замучили нескончаемые позывы на рвоту, изводили носовые кровотечения, сотрясал кашель. Обузой он не стал, никто им не занимался, но и помощи от него не было никакой. Вроде Волосана: лежи себе в мешке и жди, пока кто-то к тебе подойдёт и погладит по головке. Даже Гаранин и тот через раз подключается к очереди, крутит рукоятку, не говоря уже о Филатове, который ожил и будто наскипидарился…

Дугин тихо застонал — голову пронзила резкая боль, такая, что глаза полезли из орбит. В такой момент сорваться! Запустят дизель — вроде бы и без него сработали, а не запустят — старший механик будет виноват, провалялся трупом в мешке, главная надежда и опора, когда другие выкладывались. То, что он за двоих работал, никто не вспомнит, работа славна концовкой: разве новосёлы думают о тех, кто рыл под их домом котлован и клал стены? Маляры, паркетчики — вот перед кем лебезят и угодничают: они кончают…

Самому себе Дугин мог смело признаться в том, что высокие соображения, которые излагал Семёнов, его не очень взволновали. Ну, не удастся расконсервировать Восток — перезимуем на другой станции. А что касается лётчиков, то не такие они дураки, чтобы лезть в пургу. Это всё одни слова. По опыту своему Дугин знал — мало, чтобы человек просто красиво работал, нужно, чтобы он ещё красиво говорил и сливался с коллективом. Раз нужно — пожалуйста, нам не жалко. Но для себя Дугин давным-давно установил, что главное — доброе расположение начальства. Будет он в глазах Семёнова своим человеком — всё в порядке, не будет — никакие слова не помогут. Поэтому и нужно держать себя так, чтобы Семёнов любил и ценил. А любит или ценит Филатов — плевать. Да и кто такой Филатов для Семёнова? Ноль без палочки, рядовой механик, взятый исключительно как докторский дружок. Есть на станции Филатов, нет Филатова — Семёнову ни холодно, ни жарко, всё равно выпроводит обратно в Мирный, если станция заработает; всего лишь за два дня показал дружок своё неприглядное лицо. Ненадёжный — худшего греха у человека для Семёнова нет. Только такой человек и мог уронить аккумулятор, это Семёнов решил справедливо. На самом деле случайно произошло так, что уронил аккумулятор он, Дугин, но по логике это должен был сделать Филатов, а раз так, пусть на нём аккумулятор и висит. Филатову теперь разницы нет, он для Семёнова человек конченый, а ему, Дугину, далеко не безразлично, на ком из них висит, такую оплошность начальство никогда не прощает, через десять лет помнить будет…

Дугин перестал думать о Филатове и стал горячо мечтать о том, чтобы свершилось чудо и пришло второе дыхание, возродилась сила в руках. Не было в его жизни такого, чтобы его работу делали другие! Он за других — сколько хочешь, за него — никогда. Один пыжится своим образованием, другой песни мурлычет под гитару, третий острит направо и налево, а Дугин если чем и гордился, так это тем, что работал за двоих, а получал за одного. Справедливости ради, получал он много (Семёнов выхлопотал инженерную должность), столько же, сколько Гаранин или Бармин, но и отдача его была двойная. Кто в ту зимовку на Востоке по своей охоте полы мыл в кают-компании и туалет прибирал? Кто первым вызывался самолёты разгружать, на камбузе дежурить и заболевших подменять? А кто на Льдине в пургу сутками авралил и без сна-отдыха взлётно-посадочную полосу расчищал, киркой ропаки долбал и взорванные торосы трактором оттаскивал? Женька Дугин!

Кто его не любил — молчали, сказать-то было нечего. Андрей Иваныч, например. С виду уважительный, а не любит. Ну, не то что не любит, а слишком вежливый, на «вы», а Филатова знает без году неделя, но «тыкает». Или доктор: как затевал на Льдине «междусобойчик», ни разу не приглашал, тоже с Филатовым обнимался. Ваше дело, в друзья не набиваюсь; хорошего слова про Дугина не скажете, но и на худое совести не хватит: не заслужил.

Почувствовал омерзительный запах нашатыря и высунулся из мешка: Бармин склонился над Гараниным, совал ему под нос бутылочку.

— Жив, курилка? — подмигнул Бармин. — Поваляйся ещё минуток десять, будешь свеженький, как огурчик с бабушкиной грядки!

Дугин благодарно улыбнулся и стал чутко прислушиваться к себе. Рези в животе приутихли, от горла уходила тошнота, и он замер, весь отдавшись той мечте: обрести второе дыхание. «Не торопись, дыши ровнее, ровнее… Кончатся боли, успокоятся потроха, задышит грудь — и ты станешь человеком», — уговаривал себя он.

Так полежал ещё немного, решил, что уговорил, и стал вылезать из мешка — дрожащий от холода, слабый, как муха, упрямый. Никто ничего не сказал, и Дугин, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, стал ждать своей очереди.

Кто кого?

Масло уже разогрелось и не оказывало такого сопротивления, как раньше. Семёнов лежал в спальном мешке и смотрел на Филатова, который с бешеной скоростью раскрутил рукоятку так, что не мог её удержать. Коленчатый вал наверняка набрал необходимые 120–130 оборотов в минуту, и по всем правилам дизель должен был запуститься. Ну, хотя бы чихнуть, намекнуть на то, что он оживает. Должен бы… Где-то в его стальном теле хранится секрет, какая-то деталь знает, что нужно сделать, чтобы вдохнуть в него жизнь…

Семёнов провёл рукой по лицу. Кровь запеклась, стянула щетину, но вроде бы остановилась. Жалкая бренная плоть, усмехнулся он. Вылез из спального мешка, в глазах мелькали радужные пятна. Кивнул Гаранину и Дугину — полежите пока что; на неверных ногах подошёл к дизелю, подождал, пока Филатов отпустил рукоятку. Она покрутилась по инерции и замерла.

— Что думаешь, Веня?

— Ещё