– Прошу прощения.

– И вообще я больше слышать не желаю этот язык, дорогой. Мальчики должны расти, слыша только английскую речь.

– Еще раз прошу прощения. Ты права. Но я могу иногда сорваться. Я столько переводил, что иногда начинаю думать на этом языке. Так что не сердись, если у меня иной раз и вырвется словечко.

– Словечко-другое – это не страшно. Кстати, о словечках… Не обменивался ли ты кое-какими словечками с Киской?

– Нет.

– А почему? Я бы ничего не имела против. Вернее, почти ничего. Она была очень мила. Она готова была возиться с детьми в любое время, когда ей только разрешали. Она очень любила наших малышей.

– Барбара, я не хочу думать о Киске. Мне больно вспоминать о ней. Я надеюсь только на одно – что ее новый владелец добр к ней. Ведь она совершенно беззащитна – как котенок с непрорезавшимися глазками. Беспомощна. Киска напоминает мне обо всем самом чертовски проклятом, что только есть в рабстве.

Она сжала его руку.

– Надеюсь, что с ней обращаются хорошо. Но, милый, зачем себя мучить, ведь все равно ей ничем не поможешь.

– Я понимаю и именно поэтому не хочу говорить о ней. Но мне ее не хватает. Как дочери. Да, пожалуй, она была мне дочерью. И никогда – «согревательницей постели».

– Я ни секунды не сомневалась в этом, дорогой. Но… здесь, конечно, может быть и тесновато. Ну ничего, жизнь-то ведь продолжается. Так что мне не хотелось бы, чтобы ты обращался со мной, как с дочерью. Лично я намерена содержать твою постель раскаленной докрасна!

– Хмм… Ты хочешь напомнить мне о моих преклонных годах.

– О мои натруженные ноги! Он еще говорит «преклонные года»! С практической точки зрения мы станем ровесниками – нам обоим будет примерно по четыре тысячи лет, считая туда и обратно. А я преследую сугубо практические цели. Ты понял?

– Понял, понял. Конечно, четыре тысячи лет, это именно практично. Хотя, сказано возможно, и не совсем для «практических целей».

– Тебе так легко не отделаться, – грозно сказала она. – Со мной это не пройдет.

– Слушай, у тебя мысли работают только в одном направлении. Ладно. Сделаю все, что в моих силах. Я буду просто лежать и беречь силы. А тебе предоставлю делать все остальное. Ха, да мы, кажется, приехали!

Ящик несколько раз передвинули, затем он некоторое время пребывал в неподвижности, затем неожиданно взлетел вверх, так что заныло под ложечкой, так же внезапно остановился, вздрогнул и теперь уже застыл окончательно.

– Вы находитесь в экспериментальной камере, – произнес голос ниоткуда. – Имейте в виду, что вас возможно ожидает падение с небольшой высоты. Советуем вам обоим встать, взять на руки по одному ребенку и быть готовыми к падению. Понятно?

– Да, – ответил Хью, помогая Барбаре встать. – С какой высоты?

Ответа не последовало. Тогда Хью сказал:

– Дорогая, я не понял, что они имели в виду. «С небольшой высоты» может означать и один фут и пятьдесят… Обхвати Джо руками, чтобы он не ушибся и лучше немного согни ноги в коленях. Если толчок будет сильным, то не напрягай ноги, а мягко опустись на землю. Ни в коем случае не приземляйся на вытянутые ноги. Ведь этим шутникам нет до нас ровным счетом никакого дела.

– Согни ноги в коленях. Обхвати Джо. Понятно?

И они упали.

Хью так и не понял точно, с какой высоты им пришлось падать, но, в конце концов, решил, что там было не более четырех футов. Вот еще мгновение назад они стояли в ярко освещенной камере, в тесноте; в следующее мгновение они уже оказались под открытым небом, в ночной тьме и в падении.

Когда его подошвы ударились о землю, он мягко повалился, слегка ударившись правым бедром при падении, и в тело ему впились два очень твердых свертка с долларами, которые лежали у него в заднем кармане брюк. Потом он перекатился набок, оберегая ребенка от удара.

Затем он сел. Барбара лежала на боку подле него. Она не шевелилась.

– Барбара! Что с тобой?

– Ничего, – тихо сказал она. – Кажется, цела. Просто перепугалась.

– А с маленьким Джо все в порядке? Хьюги-то цел и невредим, но боюсь, он теперь гораздо более чем просто мокр.

– С Джо тоже все в порядке.

Джо тут же как бы в подтверждение этих слов громко расплакался; брат тут же присоединился к нему.

– Думаю, он тоже перепугался до смерти. Помолчи, Джо. Видишь, мама занята. Хью, где мы?

Он огляделся.

– Мы, – возвестил он, – на автомобильной стоянке в торговом центре примерно в четырех кварталах от моего дома. И, скорее всего, довольно близко к нашему собственному времени. По крайней мере вот это – форд шестьдесят первого года выпуска и мы почти что свалились на него.

Стоянка была пуста, если не считать этой машины. Ему вдруг пришло в голову, что их прибытие вполне могло быть не просто хлопком, а, например, взрывом, если бы они приземлились футах в шести правее. Но он тут же отогнал эту мысль. Они уже столько вынесли, что еще одна миновавшая их опасность значения не имела.

Он встал и помог подняться Барбаре. Она поморщилась, вставая, и в тусклом свете, падавшем на стоянку из окна банка, Хью сразу заметил это.

– Что-нибудь не в порядке?

– При падении я кажется подвернула ногу.

– Идти можешь?

– Могу.

– Я понесу обоих ребятишек. Здесь недалеко.

– Хью, куда мы направляемся?

– Домой, конечно, куда же еще?

Он взглянул в окно банка, стараясь взглядом отыскать календарь. Он увидел его наконец, но света было недостаточно и цифр нельзя было разобрать.

– Интересно, какое сегодня число. Милая, ты знаешь, мне кажется, что путешествие во времени связано с некоторыми парадоксами – и я думаю, что для кого-то можем стать сильным потрясением.

– Для кого?

– Например, меня. В моем более раннем воплощении. Может быть, мне следует сначала позвонить, чтобы не заставать человека врасплох. Хотя нет, он… то есть я, просто не поверит такому. Ты действительно можешь идти?

– Конечно.

– Прекрасно. Возьми на секундочку наших маленьких чудовищ – я хочу взглянуть на часы. – Он снова заглянул через окно в банк, где на стене висели часы. Отлично. Давай дитя обратно. И скажи, если тебе потребуется отдых.

Они отправились в путь. Барбара хоть и прихрамывала, но не отставала.

Они молчали, так как Хью все еще не мог осмыслить случившееся. Вновь увидеть город, который он считал уничтоженным, таким тихим и мирным теплой летней ночью было для него неожиданно сильным потрясением. Он старательно избегал думать о том, что он может обнаружить у себя дома – кроме одной мысли, что если окажется там, что убежище еще не построено, то оно и не будет построено никогда – он попытается вмешаться в ход истории.