Он свыкся с этой мыслью, и полностью сосредоточился на радостном осознании того, что Барбара была женщиной, которая никогда не откроет рта, если чувствует, что мужчина хочет, чтобы она помолчала.

В конце концов они свернули на дорожку, ведущую к его дому. Барбара прихрамывала, а Хью почувствовал, что у него затекли руки, потому что он не мог переложить свой двойной груз. Около дома стояли две машины. Он остановился у первой, открыл дверцу и сказал:

– Залезай внутрь, усаживайся и дай ноге отдохнуть. Мальчишек я оставлю с тобой и произведу рекогносцировку.

Дом был ярко освещен.

– Хью! Не нужно!

– Почему?

– Это моя машина. ЭТО ТА САМАЯ НОЧЬ!

Он долго– долго смотрел на нее. Потом тихо сказал:

– Все равно необходимо осмотреться. Оставайся здесь.

Вернулся назад он минуты через две, распахнул дверцу и повалился на сиденье и с шумом выдохнул воздух.

Барбара позвала его:

– Милый! Милый!

– О, боже мой! – Он закашлялся и некоторое время ничего не мог ответить. – ОНА там! Грэйс. И я тоже. – Он опустил голову на руль и всхлипнул.

– Хью!

– Что? О боже мой!

– Успокойся, Хью. Пока ты ходил, я завела машину. Ключ был здесь. Я оставляла его, чтобы Джо мог ее отогнать. Так что мы можем ехать. Ты в состоянии вести машину?

Он постепенно успокаивался.

– В состоянии. – Секунд десять потребовалось ему на то, чтобы осмотреть панель управления, немного отодвинуть сидение назад, включить задний ход и выехать на улицу. Через четыре минуты он свернул на шоссе, ведущее в горы, внимательно следя за знаками. Ему пришло в голову, что в эту ночь не стоит попадаться за рулем без прав, чтобы их не задержали. Когда он поворачивал, часы где-то в отдалении пробили полчаса. Он взглянул на наручные часы и заметил, что они отстают на одну минуту.

– Включи радио, дорогая.

– Хью, прости пожалуйста, эта штука у меня как-то сломалась, и я все никак не могла собраться отдать его в ремонт.

– Ох. Ну, ладно. Я имею в виду, что новости сейчас не имеют значения.

Я все пытаюсь прикинуть, как далеко мы успеем отъехать за час. За час с минутами. Ты не помнишь, когда первая ракета поразила нас?

– Кажется, ты сказал, что было одиннадцать сорок семь.

– И мне тоже так кажется. Я просто уверен в этом, просто хотел, чтобы ты подтвердила. Но все совпадает. Ты готовила креп-сюзе, потом вы с Карен подали их как раз тогда, когда начались десятичасовые новости. Я ел очень быстро – они были просто изумительны – когда этот старый чудак позвонил у двери. Я сам, я хочу сказать. Я вышел к нему. Допустим, это было в десять двадцать или чуть позже. Так что сейчас мы слышали как бьет половину десятого и то же самое говорят мои часы. Так что у нас в распоряжении около семидесяти пяти минут, чтобы убраться от эпицентра как можно дальше. Барбара ничего не ответила. Через несколько мгновений они выехали за пределы города. Хью нажал на газ и скорость сразу поднялась с осторожных сорока пяти миль в час до верных шестидесяти пяти.

Минут через десять она сказала:

– Милый! Мне очень жаль. Жаль Карен, больше мне жалеть не о чем, я хочу сказать.

– А я вообще ни о чем не жалею. Даже от Карен. Да, меня действительно потряс сейчас ее веселый смех. Но теперь только я могу оценить его. Барбара, сейчас впервые в жизни я почувствовал, что теперь верю в бессмертие. Ведь Карен сейчас жива – там, позади – и все же мы видели, как она умерла. Поэтому, в каком-то бесконечном смысле, Карен живет вечно, где-то в неизвестности. Не проси меня объяснять это, но я чувствую, что это так.

– Я всегда думала то же самое, Хью. Только не решалась сказать.

– Можешь всегда говорить, все что захочешь, черт возьми! Ведь я говорил тебе об этом давным-давно. Так что теперь я больше не испытываю печали по Карен. И, честно говоря, ничуть не жалею Грэйс. Некоторым людям удается добиться успеха именно тем, что они всегда следуют намеченным курсом. Она как раз из таких. А что касается Дьюка, то мне и думать о нем противно. Я возлагал на сына столько надежд! Ведь он был моим первенцем. Но я никогда не принимал участия в его воспитании и поэтому не мог сделать его тем, кем собирался. К тому же, как заметил Джо, Дьюку не так уж плохо – если считать, что благополучия, безопасности и счастья для этого достаточно. – Хью пожал плечами, не отрывая рук от руля. – Поэтому мне лучше забыть о нем. С этого момента постараюсь никогда больше не думать о Нем. Через некоторое время он заговорил снова:

– Дорогая, ты не могла бы, хоть у тебя на руках и детишки, как-нибудь снять у меня с плеча эту штуковину?

– Конечно могу.

– Тогда сделай это и пожалуйста выбрось ее в кювет. Я предпочел бы, чтобы она оказалась в эпицентре взрыва – если мы еще не выбрались из него. – Он нахмурился. – Мне не хотелось бы, чтобы у этих людей когда-нибудь появилась возможность путешествовать во времени. Особенно у Понса.

Она немного повозилась, ничего не говоря. Действовать ей приходилось из неудобного положения, да к тому же еще и одной рукой. Наконец, ей удалось отвязать радиационные часы и выбросить их в темноту за окном автомобиля. Потом она заговорила:

– Хью, я не думаю, что Понс ожидал, что мы примем это предложение.

Мне кажется, что он сознательно поставил такое условие, на которое я никогда бы не согласилась, даже если бы ты и решился принести себя в жертву.

– Конечно! Он воспользовался нами, как морскими свинками – или как своей белой мышью – и вынудил нас «согласиться». Барбара, ты знаешь, я в принципе могу выносить и в чем-то понимать откровенных сукиных сынов. Хотя и не прощать. Но на мой взгляд, Понс был гораздо хуже, чем все они вместе взятые. Ведь у него всегда как будто были самые добрые намерения. Он всегда мог доказать как дважды два, что пинок, который он тебе дает, служит тебе же на пользу. Я презираю его.

Барбара упрямо сказала:

– Хью, а сколько белых людей нашего времени, если бы они обладали такой же властью и могуществом, как Понс, пользовались бы ими с такой же мягкостью как он?

– Что? Да нисколько. Даже твой покорный слуга не был бы способен на это. Кстати, насчет «белых людей» – это уже удар ниже пояса. Цвет кожи тут ни при чем.

– Согласна. Я забираю назад слово «белый». И я уверена, что только ты бы один и был бы способен на это. Больше я никого не знаю.

– Даже я не смог бы. Да и никто вообще. Единственный раз, когда я имел такую возможность, я воспользовался ею так же отвратительно, как Понс. И имею я в виду тот случай, когда я приказал, чтобы Дьюку пригрозили оружием. Мне следовало просто воспользоваться приемом карате и сбить его с ног или, может быть, даже убить его. Но не унижать. Так что, никто, Барбара. Никто. И все же Понс был особенно отвратителен. Возьми, к примеру, Мемтока. Мне по-настоящему жаль, что я убил его. Он был человеком, который вел себя лучше, чем мог бы, согласно своему характеру, ни в коем случае не хуже. В Мемтоке было очень много злобы, даже садизма. Но он держал эти стороны натуры под жестким контролем, чтобы иметь возможность как можно лучше исполнять свои обязанности. Но Понс… Барбара, милая, наверное, это вопрос, в котором мы никогда не придем к согласию. Ты чувствуешь к нему симпатию потому, что он хорошо относился к тебе большую часть времени и всегда был мил с нашими малышами. Но именно из-за этого я и презираю его – потому, что он всегда любил показать свою «королевскую милость», будучи менее жестоким, чем мог бы быть, но никогда не забывая напомнить своей жертве о том, как он мог бы быть жесток, если бы на самом деле не был таким милым добрым старичком и таким милостивым владыкой. И я презираю его за это. Я начал испытывать презрение к нему еще задолго до того, как узнал, что ему к столу подают убитых и приготовленных молоденьких девушек.