Петронилла лишь перевернулась на бок, подальше от Алиеноры, и больше ни на что не реагировала.

Алиенора направилась за Раулем и нашла его, как он и говорил, за молитвой в часовне Святого Михаила. Она опустилась на колени с той стороны, где был его здоровый глаз, и обратилась к Богу с собственной молитвой, пока дожидалась Вермандуа. Тот все медлил, словно не желал заводить с ней разговор. Она заметила, что его густая седая шевелюра несколько поредела на макушке, а некогда гладкое лицо обрюзгло. Одет Рауль был безукоризненно и по-прежнему излучал силу, но годы все-таки брали свое.

Наконец они поднялись с колен.

– Вы собираетесь расторгнуть брак с моей сестрой? – напрямик спросила Алиенора.

Лицо Рауля окаменело.

– Почему вы так думаете?

– Вы знаете не хуже меня. Не играйте со мной в придворные игры.

Он подавил вздох:

– Сами видите, какая она, и так почти каждый день в последнее время. Стоит мне лишь взглянуть на другую женщину, она тут же закатывает скандал. Требует моего внимания и не понимает, что у меня есть обязанности, которые я должен выполнять. На нее находит плохое настроение, и тогда она несколько дней не встает с постели. Священники говорят, что это наказание за то, что мы совершили, но я не верю. Мне кажется, она всегда была такая, просто теперь это сильнее проявляется.

– Но вы не ответили на мой вопрос.

Он покачал головой:

– Да, я обдумываю этот вариант, но мне еще нужно посоветоваться с королем. Полагаю, если вы собираетесь вернуться в Пуатье, Петронилле следует поехать с вами. Ей будет гораздо лучше там, где она провела свое детство, – во многом она так и осталась ребенком.

– Выходит, вы перекладываете ответственность за нее на меня?

– Она нуждается в заботе, и этот отъезд, полагаю, пойдет на пользу.

– Кому – вам или ей? – презрительно осведомилась Алиенора.

– Нам обоим, а также нашим детям.

– А что будет, когда я расстанусь с королем, расторгнув брак?

– Это мне еще предстоит решить.

Алиенора набрала в легкие воздуха, чтобы возразить, но промолчала, заметив в его взгляде неподдельную боль.

– В таком случае мне остается надеяться, что ваша совесть укажет вам верный путь, – сказала она. – Вы поклялись защищать ее. Так сдержите теперь свою клятву.

Генрих, герцог Нормандии, предавался утехам. Его бедра оседлала красотка с густой каштановой шевелюрой, огромными серыми глазами и полными мягкими губами, способными доставить самое утонченное наслаждение. В свои восемнадцать лет Генрих не терял энтузиазма и сил даже после нескольких раундов любовных игр, начатых предыдущим вечером, когда он удалился на покой с Элбургой, флягой вина и тарелкой медового печенья.

– Я буду по тебе скучать, – задыхаясь, проговорил он, пока девушка скакала на нем.

Чувствуя приближение кульминации, Генрих любовался ее грудями, которые забавно подпрыгивали.

– Тогда возьмите меня с собой, сир. – Она наклонилась, чтобы куснуть его плечо. – Я согрею вас в дороге.

Генрих на секунду задумался. Взять ее с собой в военный поход? Она очень ему пригодилась бы, тем более что Элбурга не стала бы жаловаться на тяготы пути и не доставила бы ему хлопот. К сожалению, от идеи пришлось отказаться. Иначе отец будет недоволен.

– Нет, милая, – пропыхтел он. – Я бы очень хотел взять тебя в Париж, но это неприлично.

– Ха, а я и не подозревала, что вас волнуют приличия.

– Волнуют, когда это необходимо. Нам с отцом предстоят деликатные переговоры с королем Франции. Мы хотим кое-чего от него добиться, а для этого полагается быть безукоризненными придворными. Мне от тебя нужно одно – ласковое прощание.

Она встряхнула головой и расхохоталась:

– В таком случае я вытяну из вас, мой господин, все соки. А когда закончу, вы целый месяц не взглянете ни на одну женщину!

Генрих в этом сомневался, но возражать не стал.

Когда утреннее солнце вылезло из-за горизонта, Генрих отпустил Элбургу, шлепнув ее по попе и сунув кошелек с серебром – вполне достаточно, чтобы она продержалась до его возвращения. Он чувствовал себя превосходно и нисколько не устал. Чтобы поубавить его живость и бьющую через край энергию, требовалось нечто большее, чем любовные игры. Он обошелся коротким сном, а когда проснулся, то принялся одновременно обдумывать несколько задач, меря широкими шагами комнату, ибо неукротимая энергия не давала усидеть на месте. Труднее всего ему приходилось в церкви, когда нужно было выстоять неподвижно всю службу. Генрих считал, что Господь предначертал ему быть королем и герцогом, а потому простит, если он мало времени уделяет молитве. Для этого и нужны монахи и священники.

Генрих подошел к окну, надевая тунику из красной шерсти с несколько обтрепанными манжетами после возни с собакой, когда они играли, кто кого перетянет. Юноша понимал, что на официальных мероприятиях важно выглядеть хорошо, однако в повседневной жизни предпочитал старую, но удобную одежду. Имеет значение только то, каков человек в этой одежде и как он использует свою власть. Его отец с этим не соглашался, впрочем одежда для отца всегда была частью его величия.

По двору носились слуги, готовясь к завтрашнему путешествию в Париж. Им предстояло подковать лошадей, начистить сбрую, проверить снаряжение, чтобы в пути все прошло гладко и ничто их не задержало. Король Людовик отказался от намерения нанести удар по Руану и вместо этого пригласил на переговоры, сославшись на болезнь, но в политике, если только не находишься лицом к лицу с противником, никогда нельзя сказать, где правда, а где предлог.

Насвистывая, Генрих пристегнул ремень, причесал густые рыжеватые волосы, наведя на голове подобие порядка, и отправился на поиски отца.

Жоффруа оказался в своей спальне. Постель заправлена, занавеси балдахина подняты, помощники и вельможи уже вовсю трудятся, а писари корпят над стопками документов. Жоффруа сидел за столом, положив одну ногу на пуфик, и внимательно читал какую-то бумагу.

– А, – произнес он, когда в комнату влетел его сын, – вот и наш лентяй явился.

Генрих плеснул себе вина и взял из корзинки на столе маленький хлебец.

– Я давно проснулся. – Он многозначительно улыбнулся.

Отец приподнял брови:

– В самом деле? Остается надеяться, что ты провел утренние часы с пользой.

Было видно, что отец и сын любят обменяться шуткой, хотя в тоне Жоффруа проскальзывало небольшое раздражение.

– Именно так. Опыт всегда полезней, как ты вечно твердишь мне. – Генрих показал на пуфик. – Что, нога опять беспокоит?

Жоффруа выглядел раздраженным. Ему хотелось, чтобы к его ране, заработанной на поле брани больше десяти лет назад, относились с должным уважением и вниманием, но без намеков на его слабость. Сын – молодой и красивый жеребец – постоянно рвался в бой. Однако Жоффруа по-прежнему держал бразды правления и не позволял своему наследнику об этом забывать.