– Неужели обычные колеса могут повредить твою волшебную границу? – съязвила Надя.

Да, это не та женщина, перед которой можно жалобиться, а она будет гладить по голове и утешать. Скорее, почуяв боль, начнет еще больше мучить. Такие не любят слабых, а сильных хотят прибрать к рукам и подчинить себе. Он шагал вдоль водного кольца, ведя ладонью по невидимой стене, и казалось, что Надя идет за ним следом и слегка подталкивает в спину – ну споткнись же, споткнись, что тебе стоит, а я погляжу, как ты падаешь, и посмеюсь над тобой вволю. Он оглянулся. Надя смотрела ему вслед. Но что было в этом взгляде, он не мог разобрать. Роман отвернулся и ускорил шаги. Почти бежал. Замыкал круг. Стена была невредима. По-прежнему, если смотреть со стороны, виделись на месте котлована озеро я поднимающийся из его вод городок. Дома на берегу так же мирно посверкивали влажными от дождя крышами. Из одной трубы валил густой дым. Роман усмехнулся. Не зря, значит, топится печка в их сарае. И ему захотелось, чтобы на берегу озера, а не этого котлована стоял дом, и в сумерках растапливался камин в холле. А они бы с Надей сидели в креслах друг против друга и вели мирную беседу ни о чем, то есть каждый день об одном и том же, как умеют разговаривать только очень долго прожившие друг с другом люди. И никого бы не раздражало, что каждая фраза повторена уже по сотне раз. Его бы умиляло, как и прежде, ее расплывшееся, хотя и не потерявшее прежнего дерзкого выражения лицо, и он бы поправлял плед на ее коленях, а она бы снимала ватную куклу с чайника, чтобы налить ему в чашку ароматный чай. То, что он видел сейчас, не было предвидением. Это была чистейшая мечта, самая обычная мечта самого обычного человека, не несущая ни грана прозрения.

Роман стоял возле стены и разглаживал невидимую поверхность пальцами. Он слышал, как Баз подошел к нему, но не торопился обернуться.

– Надя рассказала мне о своем обещании устроить вам разговор с профессором Гамаюновым, – кашлянув, сказал Баз.

У него был приятный, чуть сладковатый голос – идеальный голос для доброго доктора Айболита. Он мог бы озвучивать мультфильмы, свои ли, чужие – не важно, все равно подойдет. И небольшой акцент, прижитый в заграницах, как незаконное дитя, очень шел Базу.

– Но не сейчас же, – не слишком вежливо отозвался Роман.

– Почему нет? Я взял с собой фарфоровую тарелку. Надеюсь, у вас найдется чистая вода? – Он улыбнулся.

Замечательная улыбка. Чистосердечная – такая и должна быть у врача, который не только исцеляет, но и ободряет, и утешает. Так и хотелось сказать “милый Баз”. Иначе о нем и не получалось думать. Ну кто еще мог предложить ему встречу с Гамаюновым? Только милый Баз. Итак, сбылось! Тот, кого он жаждал видеть, с кем так хотел говорить, дал согласие. Неожиданно Роман ощутил странную робость. Захотелось, чтобы не было никакого разговора и все оставалось как прежде.

Он страшился этой, прежде такой желанной встречи. Почему? Уж не почувствовал ли он на расстоянии неодолимую силу Гамаюнова? Нет и нет… Так что же его смущало и страшило? Боязнь показаться слабым? Чушь! Он никогда не сомневался в своем могуществе. Так что же? Он, все видящий и все понимающий Роман Вернон, не знал ответа.

Внешне он не подал и виду. Достал из багажника своей машины флакон с пустосвятовской водой, и они вдвоем с Базом направились на кухню. Лена уже начала хлопотать, готовясь к ужину, но Роман многозначительно указал ей на дверь и она, швырнув тряпку, служившую полотенцем, вышла, всем своим видом выказывая недовольство. Роман предусмотрительно выключил примус. В деле, которое им предстояло, огонь мог помешать. На перевернутый деревянный ящик водрузили белую, похожую на раковину тарелку. К своему удивлению, Роман обнаружил, что это точно такая же тарелка, что была у него, – чисто белая, без узора, старинная тарелка кузнецовского фарфора. У Лены, помнится, он нашел точно такую же. Колдун наполнил ее до краев родниковой водой, но теперь нежелание говорить сделалось еще сильнее. Наконец, пересилив себя, Роман опустил ладонь на поверхность воды, и вода слегка колыхнулась. А когда он отнял пальцы, то увидел знакомую картину – озеро и златоглавая церковка на нем. Сквозь толщу воды проглядывали коньки погруженных на дно хоромин.

А потом увиденное заслонило лицо профессора Гамаюнова. Он был стар – гораздо старше, чем казалось Роману из рассказов его учеников. Его одутловатое отечное лицо с нездоровой желтизной щек и набрякшими мешками под глазами, не поражало ни энергией, ни силой – скорее, это было лицо усталого человека, готового к покою, но по какому-то недоразумению возжаждавшего власти. Роман так отдался анализу своих впечатлений, что не сразу понял, что говорит ему Гамаюнов:

– …Вы, Роман Васильевич, очень нам поможете, если избавите мир от господина Колодина.

Роман демонстративно усмехнулся.

– Просто так я не оказываю услуги.

– Что желаете взамен? Много? Или мало? Или соизмеримо с тем, что будет вами сделано? – В интонации Гамаюнова сквозила преувеличенная вежливость – если записывать его слова на бумагу, то обращение “вы” непременно надо писать с большой буквы, как в поздравительных открытках дальним родственникам.

В ответ невольно захотелось говорить хамовато. Но Роман сдержался. Такая реакция выглядела слишком примитивной. А ему не хотелось разыгрывать перед Гамаюновым дурачка.

– Самую малость. Знать про вас все. – В его голосе звучал вызов, и он не пытался этого скрыть.

Гамаюнов задумался. Или, вернее, сделал вид, что задумался.

– Я мог бы оплатить этот счет, – сказал он, решив, что пауза получилась достаточно многозначительной. – Но у меня жесткие требования и, возможно, для вас невыполнимые. Хватит ли у вас силы, чтобы уничтожить Колодина и вернуть Надю и База Зотова в истинное Беловодье? Только после этого я исполню свою часть договора.

– А Стеновский? Он вас не интересует и потому может погибнуть?

Гамаюнов поморщился:

– Алексей уже сделал свой выбор. К моему великому сожалению.

– Он может передумать.

– Он не из тех людей. – Ответ прозвучал резко. Слишком резко. Стен не передумает, потому что этого не хочет самГамаюнов.

Роман на секунду задумался:

– Хорошо, я соглашусь. Но в таких договорах обычно платят аванс.

Гамаюнов усмехнулся. Интересно, сможет ли великий колдун господин Вернон, глядя на тарелку с водой, вытянуть из профессора хотя бы частичку его знания?

– Мне нетрудно заплатить вперед, многоуважаемый господин Вернон. Только хотите ли вы такой платы? Не побоитесь?

– Нет.

– Ну что ж. Возьмите, что возьмется. Я не препятствую. – И поверхность тарелки замутилась.

Роман, как не знал о нем ничего прежде, так и не узнал теперь, только мелькнули где-то на дне сознания странные образы, будто блики света на воде от пронесшейся мимо машины. Роман был растерян. Неужто этот тип сильнее господина Вернона? И теперь где-то там, в своем коттедже возле озерка, удобно расположившись в кресле у камина, Гамаюнов рассматривает отражения Романовой души, будто тасует новенькую колоду карт? Возможно, в эту минуту Иван Кириллович узнал о нем и Наде или проведал про Романа такое, что и самому колдуну неведомо. Но не чувство собственного бессилия привело Романа в ярость, а сама тема их разговора. Казалось ему прежде, что при встрече поведут они беседу о чем-то возвышенном и недостижимом, где слова “мир” и “космос” будут обозначать самые малые величины. А вышла какая-то базарная торговля двух не доверяющих друг другу людей. Неужели это все, на что он, Роман, способен?! Нет, нет, он сам, его дух, гораздо выше того, что было сказано. Не Гамаюнов его унизил, он сам унизил себя в собственных глазах. Так в чем же дело? Что же с ним произошло?