Он скрипнул зубами и кивнул, словно сознательно решил попробовать другой способ. Я подозрительно гадал, искренен ли он или прикидывается. – В общем, я пришел извиниться.

– Это ты так просишь прощения?

Он повертел трость, раз-другой перебросил ее из руки в руку.

– Ну, в общем, да.

– И за что именно ты просишь прощения?

– Иисусе, Иден. – Он нахмурился. – Неужели нельзя просто принять извинения?

– Мы чуть не разбились к хуям. Или тебе уже не хватает мозгов, чтобы это понять?

Он терпеливо покачал головой, точно успокаивая ребенка.

– Я знал, что делал, Иден. По крайней мере, мне так казалось. Я собирался повернуть. Я и раньше так делал.

– Пиздишь, – сказал я и добавил, уже не так уверенно: – Ты не успел бы повернуть.

– Ну ладно, может, и так. Я же говорю: я не очень соображал, что к чему.

– Ты нас чуть не убил.

– Ничего себе предъява.

– Я серьезно.

Он мрачно улыбнулся, не в силах сдержаться, и в этой улыбке я узнал прежнего Эвана.

– У тебя только одни синяки.

– Я все пытаюсь понять, – помолчав, ответил я, – чего ты добивался.

Лицо его вновь сделалось бесстрастным.

– Знаешь, что Блум время от времени любит мне повторять? Пожалуй, даже слишком часто?

– Что?

– Что из всей нашей компании у тебя лучше всех развито нравственное чутье. По-моему, он прав. – Эван вытянул ногу, стараясь не морщиться. – Прислушайся же к тому, что подскажет тебе внутренний голос.

– Я даже не хочу говорить, что он подсказывает, – помолчав, ответил я.

– Ладно тебе, Иден. – Он покачал головой. – Мы оба знаем: если бы ты действительно в это верил, если бы ты правда думал, что так все и было, я не сидел бы здесь.

Его голова покачивалась на волнах, он выплевывал воду, когда я давил ему на живот.

– Я хотел тебя бросить, – не отрывая взгляда от своих кроссовок, произнес я, не веря, что решил признаться в таком. – Я не хотел тебя вытаскивать.

– Да, но все-таки вытащил, Иден. И когда тебе пришлось выбирать, как быть, ты сохранил мне жизнь. Это и есть твой ответ. – Он прикусил нижнюю губу – точь-в-точь как София. – И теперь я хочу попросить тебя об одолжении.

Я выдавил злобный смешок:

– Не может быть. И чего же ты хочешь?

– Меня собираются привлечь к суду.

– За вождение в нетрезвом виде?

Он снова выпрямился, взгляд поплыл от боли.

– Похоже, дело может обернуться серьезнее.

– Насколько серьезнее?

– Мне могут испортить жизнь, – пояснил Эван. – Рехаб. Тюрьма. И то и другое. Заседание суда назначено на пятое число.

– Так найди себе хорошего адвоката.

Он вздохнул, потер колено.

– Мне… в общем, хочешь верь, хочешь нет, но мне правда нужна твоя помощь. Мне нужно, чтобы ты дал показания.

– Какие еще показания? Это же вождение в нетрезвом состоянии.

– Мне сказали, что если ты придешь, это может существенно облегчить дело.

– Приду в качестве кого? Свидетеля?

– Причем единственного, Иден. Того, кто видел, что произошло, кто выпил и выкурил столько же, сколько я, кто схватился за штурвал…

– Ты хочешь, чтобы я принял удар на себя? А если я скажу, что вынужден был спасти нас, потому что ты собирался врезаться в причал и угробить нас? А если я скажу, что ты потащил меня кататься против моей воли?

Эван беспокойно посмотрел мне прямо в глаза:

– Но ты ведь можешь сказать правду. Ты можешь сказать, что это несчастный случай, ужасная ошибка. Что я и пьян-то особо не был. Что я извинился перед тобой, что я готов загладить вину перед твоими родителями, отцом Реми и всеми причастными. Можешь даже сказать, что я поступил безрассудно, вел катер чересчур быстро, хотел тебя попугать и что ты считаешь – такого не повторится. А еще ты, возможно, скажешь, что принял мои извинения, – он прикусил губу, стараясь сохранять спокойствие, – и тем самым избавишь меня от многих неприятностей.

Я обдумывал его просьбу. Во мне крепла убежденность выполнить ее, инстинктивная верность и дружба. Я даже решил было, что простил его. А потом представил, как Эван и София прижимаются друг к другу всем телом, как они стонут. Я заставил себя успокоиться и ответил:

– Я не могу этого сделать.

Эван смерил меня взглядом, ничего не сказал, улыбнулся. Медленно, с усилием поднялся на ноги, прихрамывая, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

* * *

Назавтра после математики я застал у своего шкафчика Софию. Я остановился, потом направился к ней. И с непрошеной ясностью осознал, что при виде Софии, прислонившейся к моему шкафчику, меня по-прежнему переполняет радость, несмотря на то, как она обошлась со мною, несмотря на то, что я чудом выжил в аварии, несмотря на то, что не мог решить, как быть с Эваном. Вот что меня удручало: я пережил событие из тех, что объективно переворачивают жизнь, но острее всего по-прежнему ощущал обычные проявления любви, надежды и страдания.

– Привет, – сказал я.

– Кто бы мог подумать, что ты задержишься после математики.

– Мне надо было поговорить с Портером о моих успехах. Точнее, отсутствии таковых. (В коридоре было пусто. Уже начался следующий урок.) Ты ждала меня?

Она кивнула.

– Я так понимаю, у меня есть повод для беспокойства.

– Не пугайся ты так. Это даже обидно.

– Извини, я сужу по собственному печальному опыту. Когда ты дожидалась меня в прошлый раз, ничем хорошим это не кончилось. – Прижимая к груди учебник по математике, здоровой рукой я неловко попытался отпереть шкафчик.

Она коснулась моего плеча, мягко отстранила меня. По спине у меня пробежал холодок.

– Какой у тебя код?

– Зачем тебе?

– Ты мне не доверяешь?

– Доверяю, конечно, но я и сам справлюсь…

– С одной рукой? Это неудобно.

– Спасибо, но…

– Ну что ты, в самом деле.

– Ладно, – сдался я и немедленно покраснел. – Ноль семь два четыре.

Она окинула меня взглядом, подавила улыбку.

– Какое странное совпадение.

– Да что ты говоришь.

– Хочешь верь, хочешь нет, но у меня день рождения двадцать четвертого июля.

– Извини, у меня руки не дошли поменять…

Она покрутила замок, открыла дверцу.

– Я имею в виду, какова вероятность? Впрочем, насколько я понимаю, в цифрах ты несилен.

– Удар ниже пояса. – Я положил учебники в шкафчик.

Она заглянула внутрь.

– Ари, – она понизила голос, – я хочу попросить тебя кое о чем по секрету.

Душа моя отчего-то воспарила.

– Давай.

– Поклянись, что не рассердишься.

– Как я могу сердиться?

– Я серьезно. Пообещай.

– Обещаю, что не рассержусь.

Она оглянулась, убедилась, что мы одни.

– Я знаю, о чем попросил тебя Эван.

Я силился сохранить стоический вид. И прибег к своему старому методу: сосредоточил внимание