— Все в порядке, — возвращая офицеру документы, произнес часовой.

— Кабинет командира бригады на втором этаже?

— Так точно. Прямо по лестнице и направо, последняя дверь слева.

— Спасибо, солдат.

Искомая дверь нашлась довольно скоро. Здесь наблюдалось настоящее броуновское движение. Одни офицеры входили в приемную, другие выходили. И все спешили. Еще бы. Русские уже произвели две атаки на позиции бригады. Даже попытались предпринять обходной маневр. Но пока все их атаки были отбиты. И похоже, если к ним не подойдет подкрепление, у них ничего не получится. Или же они будут вынуждены решиться на глубокий обходной маневр. А это — время.

Однако русские войска Юго-Западного фронта довольно успешно развивали наступление и уже захватили узловую станцию Кашау с большим количеством подвижного состава и армейскими складами, располагавшимися там. А это всего лишь порядка восьмидесяти километров от Мишкольца. Если восставшие пленные захватят город и станцию, то практически рассекут силы австро-венгерской армии надвое и почти замкнут кольцо вокруг трех армий…

В приемной находилось четверо офицеров. Впрочем, они не сидели на стульях вдоль стенки, а ожидали своей очереди, стоя. И надо заметить, очередь продвигалась довольно быстро. Командир бригады работал, как метроном, решая вопросы весьма решительно. Его приглушенный басок слышался из-за двери беспрестанно. Как видно, он успевал принимать доклады от входящих, отвечать им и тут же отдавать приказы по телефону. Потому что рядом со взмыленным адъютантом суетился телефонист, перед которым находилось сразу четыре аппарата.

Ну что же, это они удачно зашли. Шестаков не ошибся, все нити обороны города были сведены в одно место, единый центр, штаб бригады. А нескончаемый поток офицеров говорил о том, что генерал привык все взваливать на свои плечи и тащить на себе, как ломовая лошадь.

Командир бригады напомнил Шестакову генерала Ломновского, бывшего начальника штаба Восьмой армии, выступившего в роли крестного отца разведывательного отряда подпоручика. Генерал тоже имел свойство взваливать на себя целый ворох проблем. Впрочем, на счастье Шестакова. Не будь Ломновского, и кто его знает, когда бы удалось привлечь внимание к своей скромной персоне.

Шестаков многозначительно посмотрел на Ильина, и тот, правильно поняв, вставил в дверную ручку принесенную с собой трость. А что такого, молодой и много о себе думающий барончик. Зато теперь дверь заблокирована, что, впрочем, пока еще не было замечено присутствующими. Кроме того, у каждого из спутников Шестакова в руке был портфель. Подпоручик не смог придумать ничего более правдоподобного, чтобы пронести в штаб «наганы» с глушителями.

Адъютант, по долгу службы обративший внимание на вошедших офицеров, еще успел удивиться. Но предпринять уже ничего не смог. Именно в этот момент раздался первый хлопок выстрела, отправивший горячий кусок свинца точно ему в грудь. Потом еще несколько тихих хлопков, и в приемной все было кончено. Никто и ничего не успел предпринять. Даже вскрикнуть никому не удалось. Ну, прямо как на тренировке.

Вот только это была не тренировка, а жизнь и смерть. Дверь в кабинет генерала, находившаяся справа от Шестакова, внезапно распахнулась. На подпоручика туг же уставился ошалелый, ничего не понимающий взгляд какого-то майора. Реакция Шестакова была мгновенной, рука с револьвером взметнулась на уровень груди австрияка, и палец нажал на спусковой крючок. Хлопок, и офицер заваливается на спину, как-то по-киношному поворачиваясь вокруг своей оси.

— Не двигаться! Руки вверх! Руки, я сказал!

Шестаков повел стволом в сторону генерала, стоявшего сбоку от большого рабочего стола. Скорее всего начальник штаба. И похоже, не робкого десятка. Попытался выхватить пистолет. Вот только это никак не входило в планы партизан. Комбриг им нужен был живым, начальник штаба тоже числился в приоритетах. Ну а то кто же еще организует капитуляцию бригады по всем правилам?

Хватит, и без того народу покрошили. А то ведь русские витязи, они того… Только из плена. Причем в основной массе не по своей воле снова за оружие взялись. Отчего-то Шестакова не покидало ощущение, что большая часть воинства только и ждет удобного случая, чтобы поднять ручки и опять вернуться на казенные лагерные хлеба. Вот только зря они это. После такого пассажа отношение к пленным явно изменится, да и порядок их содержания — тоже.

Выстрел! Жгучая боль в боку. Причем такая, что перед глазами сразу красная пелена и ни вздохнуть, ни… А еще ноги отчего-то начали подгибаться, словно и не родные. Сбоку послышались легкие хлопки, это Ильин из «нагана» садит. Вскрик генерала, на этот раз командира бригады. Начальник штаба все же поднял руки. Правда, паршивец полностью отвлек внимание подпоручика, чем поспешил воспользоваться комбриг.

Шейранов тут же абстрагировался от боли. Давненько не практиковал, но ничего, вышло на раз. Знакомое состояние опьянения, руки, словно и не свои. Хотя… Нет, конечно, владеет руками он, как пьяный, но все же довольно уверенно. А вот ноги не подчиняются. Взгляд на рану. Кровь уже промочила китель, а значит, хлещет изрядно. Вот так, зажать рукой, чтобы хоть немного умерить кровотечение.

— Н-не ст-трел-лять.

— Иван Викентьевич, вы как? — над ним склонился Ильин.

— Г-ген-нер-рал.

— Да жив он. Я ему только плечо прострелил. Наши сами пошли, без сигнала.

Ну да. А чего, собственно, тут сигналы раздавать, если пальба началась. Выстрел ведь не только в кабинете был слышен. В штабе же все на взводе. Противник штурмует позиции бригады. В городе войск нет, все на передовой. Разве только комендантский взвод и вестовые. Так что за оружие похватаются однозначно. А значит, и с атакой тянуть нечего.

В подтверждение того, что штурм начался, послышалась разноголосица выстрелов, среди которых раздаются короткие очереди «ППФ». Их все время приходилось прятать в свертках, чтобы не выдать свою принадлежность. Но отказываться от автоматического оружия Шестаков не собирался, слишком уж хорошо помнил, какое оно дает преимущество.

— Н-не н-надо, — отстранил он руку Ильина.

Тот уже успел сорвать с командира китель и обнажить рану. Теперь же, надорвав индивидуальный пакет, собирался наложить перевязку. Вот только бесполезно это. Отбегался Шестаков. Жил до войны, как последняя сволочь, но хоть умрет теперь как человек. Вон как стонет. Его ведь не только от боли корежит, он еще и мысль Шейранова уловил. А уж он-то знал точно, что ранение в печень — это абзац. Без вариантов. Вот только так, пальчиком прижать, чтобы слишком быстро не истечь кровью.

— Ты чего, командир? — вновь попытался перевязать Ильин.

— Б-бесполезно. П-перев-вяжи г-ген-нер-рал-ла. Он жив-вым н-нужен.

— Иван Викентьевич…

— В-выполняй! В-виктор.

— Я, Иван Викентьевич, — тут же отозвался Потапенко, державший под прицелом обоих генералов и посматривающий в сторону двери.