Вообще-то, я понял, кто мой собеседник, еще не сняв трубку. Но игра есть игра, не стоило срезать углы, чтобы пройти дистанцию.

— Давай, — сказал я.

* * *

...«Будь ты проклят, Одиссей! Ты вернешься домой не раньше, чем я тебе позволю! Я не подарю тебе ни единого дня!..»

Собственно, так оно и случилось. Первое время я попросту гневался на него. Потом за разными хлопотами надолго забыл о его существовании. Спустя много лет, волею случая угодив на Итаку по торговым делам, я свел знакомство с местным купцом Эвримахом, который в числе многих домогался руки вдовствующей царицы Пенелопы, а заодно и вакантной должности царя. При его содействии мне даже удалось побывать во дворце и посидеть за одним столом с соискателями. Скажу честно: когда-то дворец был богат и ухожен, да и сейчас еще хранил следы былой роскоши, но за время отсутствия хозяина обветшал, осыпался и сильно был загажен ордой женихов с их нескончаемыми пьянками и грубыми потехами. Годы никого не красят, и царица Пенелопа казалась усталой и увядшей женщиной в преддверии старости, хотя, возможно, десятка два лет тому назад она числилась в первых красавицах здешних мест. На пирующих она смотрела с плохо скрываемым отвращением; было совершенно очевидно, что надежды их на брачное ложе напрасны, и лишь законы гостеприимства удерживают царицу от того, чтобы вышвырнуть всю эту гопу с глаз долой. Сами же соискатели уйти не желали по целому ряду причин. Никому не хотелось потерять лицо и прослыть неудачником, как сейчас принято говорить — лузером. К тому же, при всей запущенности царского хозяйства, приз по-прежнему выглядел заманчивым.

«Эвримах, царь Итаки! — мечтательно повторял мой новый знакомец, толстяк и жизнелюб, своими статями на царя похожий менее всего. — Уж не знаю, долго ли я усижу на этом троне, но имя свое прославлю и внесу во все поминальники. Заодно и этот хлев, — он хозяйским жестом обводил запакощенную залу, — от дерьма расчищу, будто некий Геракл авгиевы конюшни...»

Да, если Эвримах или какой-нибудь там Антиной были мужами деловыми и более чем зажиточными, то для прочих блаженное слово «халява» отнюдь не было пустым звуком. Жрали и пили в три горла, и требовали еще. И получали требуемое, заметьте!

«Эвримах, друг мой, — говорил я. — Поверь мне: не бывать тебе царем. Ну какой из тебя царь, с такой рожей?! Пойдем лучше на мой корабль, выпьем доброго феакийского, я угощаю».

«Из меня выйдет прекрасный царь, — упирался этот дуралей. — Не хуже прежнего. Уж я-то знаю, что нужно женщине для счастья: опора и покой...»

«Ни рожна ты не знаешь, — увещевал его я. — Женщины любят негодяев. Это необъяснимо, но это правда. А уж такого мазос-факоса, как царь Одиссей, по всей Элладе не сыскать! И когда он вернется, законы гостеприимства будут попраны самым бесстыдным и жестоким образом».

«Он никогда не вернется, — смеялся Эвримах. — Посуди сам: вернулись все, кто уплывал в Трою. Все! Возьмем царя Агамемнона. Возьмем того же тебя... И только Одиссей не вернулся. Его давно сожрали морские чудовища!»

«Он вернется, — сказал я однажды, когда черные одежды Пенелопы, самолично подававшей на стол свежие фрукты, коснулись моего лица, и я вдохнул запах ее тела. — Он не заслужил того, чем обладает, но он вернется».

«Почему ты так решил?» — удивился Эвримах.

«Потому что царица ни в чем не повинна».

Это было время, когда я многое прощал мужчинам за их женщин. Женщины — это... это... в общем, своим существованием они весьма оправдывали сомнительную надобность присутствия мужчин в картине этого мира. Когда-то я думал именно так...

20

— Ты знаешь, кто я? — спросил он.

— Догадываюсь.

— Судя по всему, догадываешься ты верно.

— Это было несложно... хотя и несколько неожиданно.

— Поверь, я тоже в недоумении.

— Что тому причиной?

— Не ожидал, что встречу себе подобного.

— Почему ты решил, что мы подобны?

— Ты выдал себя своими чудесами.

— Какие же это чудеса... так, осознанное применение кое-каких так и неоткрытых здешними учеными законов мироздания.

— Ты же знаешь, здесь принято все непонятное объявлять чудом.

— Однако ты не купился.

— Я в состоянии отличить чудо — в человеческом понимании! — от всемогущества в универсальном смысле.

— Всемогущ только Создатель Всех Миров... и то с оговорками.

— Я не знаю, кто твой Создатель, о котором ты говоришь с неслыханным подобострастием. Но если он действительно тот, за кого ты его почитаешь, то его детище — ты! — удалось на славу.

— Слишком самонадеянно с моей стороны считать себя его детищем. Я всего лишь игрушка, сотворенная одним из его детищ для развлечения себе подобных.

— Если ты его игрушка, воображаю, какой мощи должно быть его оружие.

— Создатель Всех Миров никогда не творил оружия. Он творил миры, а следовательно — творцов. При необходимости он сам мог стать оружием. Но я не слышал, чтобы такое когда-либо случалось.

— Это казуистика, не находишь?

— Не более чем воображение у такого, как ты... или я.

— Неужели у тебя совсем нет воображения?

— Всего лишь способность предвидеть отдаленные последствия собственных поступков, иногда в гиперболизированной форме.

— Пожалуй, ты прав. Этим я не наделен. А знаешь, почему?

— Только догадываюсь.

— Потому что отдаленных последствий не будет. Все последствия — близкие.

— Тот, кто тебя сотворил, был весьма экономен.

— Увы, я не обременен универсальностью. Да мне это и не нужно. Я появился для решения одной-единственной Главной Задачи.

— Веления, ты хочешь сказать?

— Если употреблять твою терминологию.

— Ты знаком с моей терминологией?

— Я очень много о тебе узнал. Ты будешь потрясен. Как ты думаешь, Драконы, которых ты разорвал в мелкие клочки в вагонном коридоре, оказались там случайно?

— Теперь уж и не знаю, что подумать.

— Разве тебя не насторожило несоответствие их функционального назначения и лексикона? Разве убийцы способны говорить развернутыми фразами?

— Я встречал убийц, которые могли говорить стихами.

— Золотой век давно прошел, равно как и Серебряный. Нынешнее поколение ассасинов только что не мычит... Так вот, это я говорил их устами.

— Не очень-то твои посланники в черных плащиках напоминали марионеток.

— Это были искусно изготовленные марионетки, да и кукловод не подкачал.

— Да, припоминаю: они упоминали про Высшую Волю, подъем из могилы... И были весьма недовольны такой перспективой.