Крыс тихо вздохнул.

– И так насчет всех? – спросил он, пожалуй, вкрадчиво.

«Не хочу, чтобы знал Лева», – вот что чуть не сорвалось с языка. Дэн встряхнулся, удивившись сам на себя: это еще что? Вот уж кто-то, а Лева узнает первым, когда они в очередной раз будут пить вино вдвоем и забудут про меру. Конечно, выйдет глупо. И конечно, Лева заявит что-нибудь в своем ученом духе: «А я так и знал, что тебе просто экспериментов научных не хватало!» или заржет: «Эй, Люк с Леей же были родственниками!». Лева… Отпивая кофе, Дэн подумал, что повторил бы этот ретрит. С ним. И со всеми остальными. Может, однажды получится?

– Да, – кивнул он, и Кирилл улыбнулся шире.

– Тогда скорее домой. Пока мы не натворили что-нибудь еще.

Он красноречиво прокашлялся, провел холодным пальцем по засосу у Дэна на шее и направился к возникшей на пороге магазина Марти – отбирать сумки, полные вина. Дэн улыбнулся ему вслед. Почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся через плечо.

Ничего необычного. Просто серый джип с русскими номерами рванул с парковки.

11.11.2006. Ника

Всю последнюю пару месяцев (а может, прямо с Максова ебланского поступка!) вспоминаю периодически кое-что из школьной жизни. Тоже ебланское, но, как говорится, девочки поймут. Мы были в девятом, и у всех одноклассниц ну буквально прорвало трубу. В плане, самым частым вопросом, который они друг другу задавали, был:

«А ты еще девственница?»

Всплывал он после каждой вписки. Все бы ничего, шестнадцать, возраст согласия, никто не нарушал закон, но какой треш, когда плюхается напротив тебя в столовке курица в короткой юбке – с курицей вы за восемь лет словом едва перекинулись – и выкатывает этот вопрос. Я, дура тупая, надо сказать, смущалась, поджимала ушки. Похвастаться было особо нечем, и я чувствовала себя ущербной. Вишенкой на торте я, кстати, обычно получала сочувственно-удивленное «Да ладно, у тебя же такие сиськи!», на которое уже вовсе не знала, что ответить. Но веду я к другому.

Короче, Марти. Ну, Марти как всегда. На нее тоже сыпались эти вопросы, но она воспринимала их иначе. На «Ты еще девственница?» она обычно щурилась, понижала голос и вкрадчиво уточняла: «В каком смысле?» Тут возникали накладки: те самые девчонки, которые радостно хвалили мои «сиськи», почему-то не могли удовлетворить любопытство Марти простым «В тебя член уже совали?» Вместо этого начинали хихикать, потуплять глазки, многозначительно лыбиться и шептать что-то вроде «Ну в том самом». Марти продолжала то ли издеваться, то ли недоумевать: «В каком?» – и беседа, как правило, увядала. Тогда, будучи, повторюсь, дурой тупой, я думала, это она тоже так юлит, хотя ей-то было что рассказать еще с последней смены на «Острове приключений». А теперь понимаю.

То, как последние месяцы ебут нас во всех чертовых смыслах, и правда… изощренно, блин. Столько дичи происходит, что мама не горюй, Марти права, девственностЕЙ мы все, независимо от пола и, как его, гендера, видимо, будем лишаться, пока не сдохнем. И ответ «нет» на вопрос любознательной одноклассницы никогда не будет полностью честным.

Это я так пытаюсь рассказать, что вышла на работу в ОВД. Плохо понимаю, как я еще жива. Спасибо, блин, папе в том числе. Охуеть, какие они иногда странные – родители. Левин отец из кожи вон лезет, чтобы сделать сына преемником… а мой всеми силами выпихивает меня из органов.

Казалось бы, ничего нового: еще в день, когда меня только зачислили и я уезжала, он пытался отнять мой чемодан. Грозил, что меня непременно грохнут. «Доня, подумай». «Доня, ты ж у меня одна». «Доня, ну давай как эта твоя Политковская, ну попробуй, а в МВД всегда успеешь!» Я, с одной стороны, понимала: он сам так от «работы на земле» устал, что давно перебрался в далекие тылы, занимается всяким снабжением и бюрократией, с другой – у меня уже тогда были для него плохие новости: независимая журналистика в России – это не сидеть красивенькой в свете софитов и не прыгать с диктофоном в радушные объятия фигурантов расследований. Не премии получать, не Нобеля. Это быть под уголовкой. Быть отравленной. Застреленной. «Журналистов тоже убивают, пап, – сказала я, глядя в его честные усталые глаза цвета… с чем там было бы красиво сравнить… ну пыльного цикория, наверно. – Там даже больше шансов». Он только сплюнул, начал всякие «Я не для того тебя растил». Я спросила: «А тебя растили? Ты вроде сын сварщика, хорошая же профессия, чем не понравилась?» Дальше здравствуй, цирк с конями: «Я мужик, я то, я это, а ты мой цветочек и я тебя сберегу». – «Ну береги», – милостиво разрешила я, выдрала чемодан из его могучей лапы и рванула по лестнице вниз под потоки ора. Конечно, мы помирились. Конечно, каждый раз, как я приезжала на выходные, он запекал для меня любимую свининку в сыре. Конечно, он перестал ебать мне мозг.

Но надежд не оставил. Это у нас семейное. Мы те еще упрямцы.

– Ну, подышала? – участливо спросил на крыльце дядя Владя – высокий, черноволосый, аккуратный и из-за крючковатого носа похожий на коршуна. Расправил плечи, выше поднял воротник, будто это у него первый день практики. – Готова, малыш?

– Да, – пропыхтела Ника, умолчав: не спала, не завтракала, вот так волнуется.

– Ну славно. – Он пустил ее в знакомый длинный коридор, полный убитых банкеток и обшарпанных дверей. – Тогда идем знакомиться. Это первым делом.

– Есть! – Ника тоже расправила плечи, чтобы ни в коем случае не привлекать внимания к своим подрагивающим коленкам. И с радостью погрузилась в пространный инструктаж: кто где сидит, чего где искать, куда не ходить.

ОВД был пока пуст: ни одного посетителя, вообще, кажется, никого, кроме дежурного – сонного, как аморфные часы на известной картине. А, нет, в одном помещении два пожилых следака пили чай из старых граненых стаканов, а еще в одном белокурая дознавательница расчесывала волосы прямо над служебными документами.

– Кыш! – шутливо шикнул дядя Владя, грозя ей пальцем. Девушка выронила расческу и полезла под стол – то ли за ней, то ли прятаться. Довольный, он захлопнул дверь. – Так не делай! Ага?

– Ага. – Ника слабо улыбнулась и поймала себя на очередной волне нежности.

Дядя Владя настолько же не походил на отца, насколько Марти не походила на саму Нику: был худым и почти хрупким, зато высоченным, жилистым и смуглым. На трезвую голову обожал трепаться о предках-цыганах, на пьяную