Оставил на мне свой след:

Ничто меня не тревожит,

В очах моих меркнет свет.

В дремотном, благом покое,

Бездумная жизнь течет,

И мир с его суетою

Не манит и не влечет.

А был я молод когда-то

И к радостям не суров…

Любили меня, как брата,

Шесть добрых весельчаков68,

И семь мудрецов известных69

Спешили ко мне прийти,

Чтоб правду искать совместно

И к ней обретать пути.

Давно уже отзвучали

Знакомые голоса.

И никнет в немой печали

Былая моя краса.

Наконец заговорил гун восемнадцатый, по прозванию Цзин-цзе:

Одиннадцатый век

Живу я на этом свете,

Но времени рьяный бег

Ничем меня не отметил.

По-прежнему зелен я,

Могуч и хорош собою,

И праведные друзья

Досуг свой делят со мною.

Собравшись в моей тени,

Ведут мудрецы беседу —

Все тайны знают они,

Им путь к совершенству ведом.

Питает меня земля

Своим благотворным соком,

Не ведаю жажды я

Ни в зной, ни в мороз жестокий.

Цвету я в долине той,

Где мрут дерева другие,

Не властвуют надо мной

Разгневанные стихии.

Танский монах поблагодарил их всех и спросил:

– Не являетесь ли вы, уважаемые праведники, теми четырьмя старцами, которые появились во времена династии Хань70, поскольку каждый из вас достиг столь высокого возраста, а почтенному Цзин-цзе даже минуло свыше тысячи лет? Я сужу по вашим годам и благообразному виду.

– Что ты, что ты! – почтительно отвечали старцы. – Ты слишком высоко нас ставишь. Мы вовсе не те знаменитые отшельники, за которых ты нас принимаешь, а всего лишь четыре хранителя, обитающие в глубинах гор. Позволь же теперь узнать, каков твой возраст?

Танский монах почтительно сложил руки ладонями вместе и с поклоном отвечал:

Покинув материнскую утробу

Давно, тому назад уж сорок лет,

Изведал я слепого рока злобу

И много им определенных бед.

Спасая жизнь свою, упал я в воду,

И тут бы, верно, свой окончил век,

Когда б шальные волны в непогоду

Не вынесли меня на тихий брег!

Так на горе Цзиньшань я оказался,

Где мудрость древних книг в себя впитал,

Где истины великие познал,

Где Будде всеблагому поклонялся.

На Запад государь меня послал.

Не раз со злом в дороге я сражался,

Но никогда ему не поддавался;

Сколь счастлив я, что здесь вас увидал!

Все четверо старцев пришли в умиление и начали превозносить Танского монаха:

– О мудрый монах! С того дня, как ты вышел из утробы матери, ты сразу же принял закон Будды и, безусловно, являешься высшим из монахов, по-настоящему владеющим способом сохранять беспристрастность, поскольку ты с детства занимался нравственным самоусовершенствованием. Мы счастливы принять тебя и осмеливаемся просить дать нам твои мудрые наставления. Надеемся, что ты расскажешь нам хотя бы о нескольких способах созерцания, за что мы будем благодарны тебе всю жизнь!

Выслушав эту просьбу, Танский монах обрадовался и без всякого страха сразу же приступил к поучению.

– Созерцание, – начал он, – это спокойствие духа, а правила – это установления. Для того чтобы понять правила достижения спокойствия духа, необходимо познание. Познание же состоит в очищении сердца и мыслей и отрешений от мирских треволнений. Труднее всего воплотиться в человеческом теле, родиться в Серединной земле и встретиться с настоящим вероучением. Тот, кто сочетает в себе эти три условия, может считать себя счастливейшим из смертных. Высшие добродетели и истины безграничны, бесформенны и невидимы, но с помощью их можно избавиться от желаний, вызываемых мыслью основными органами познания71. Под словом «Пути»72 понимается состояние, при котором нет ни жизни, ни смерти, нет ни излишка, ни недостатка, происходит смешение небытия с формой, отсутствует обычное и мудрое.

Этому состоянию знакомы щипцы и молот Высшего первородного неба (то есть секрет вечного бессмертия, к которому стремятся даосы, выплавлявшие пилюли бессмертия), и тот, кто находится в нем, постигает силы Сакья-муни.

Развитие же в себе желаний нарушает состояние нирваны.

Необходимо в презрении добиваться презрения, в постижении Истины постигать Истину, и тогда чудесный небольшой луч ореола Будды будет все охранять. Этот луч, превратившись в ясное пламя, будет освещать всех, кто пребывает в состоянии покоя, и везде и во всем будет проявляться одна истинная непорочная природа, заложенная в живых существах.

Что касается самого сокровенного, то оно еще более труднодоступно, и кто спасется, если будет только говорить о вступлении в ворота учения Будды. Я все время занимаюсь самосозерцанием и благодаря судьбе и горячему желанию помню о необходимости познания.

Все четверо старцев, склонив голову, внимательно и с большой радостью выслушали Танского монаха, затем каждый из них совершил низкий поклон, благодаря Танского монаха за поучение.

– О премудрый монах! – восклицали они. – Ты действительно познал основы прозрения, заложенные в правилах созерцания.

– Хотя созерцание – это спокойствие духа, а правила – это установления, – сказал Фу Юнь-соу, – все равно сначала необходимо добиться спокойствия (состояния Самади) и искренности сердца.

Пусть даже кто-нибудь и достигнет вершин созерцания, он все время будет сидеть на одном и том же месте, а это путь к отрицанию жизни. Наше учение в корне отличается от вашего.

– О каком различии можно говорить? – удивился Танский монах. – Ведь Дао не постоянно, а субстанция и ее проявление в действиях сливаются воедино.

Фу Юнь-соу рассмеялся и сказал:

– Мы со дня своего появления на свет обладаем прочным и солидным телосложением, – сказал он. – Вещество, из которого сложено наше тело, и способности нашего тела отличаются от всего того, что свойственно тебе. По милости Неба и Земли мы появились на свет, а благодаря дождям и росам наливаемся соком и расцветаем. Смеясь над ветром и морозами, мы живем день за днем, месяц за месяцем, но ни один листик не вянет у нас, тысячи наших ветвей соблюдают принципы нравственности. Таким образом, мы не кланяемся пустоте. Ты придерживаешься толкований, изложенных на языке браминов73. Между тем Дао, ведущее к совершенству, находится в Серединном царстве (Китае). Но ты почему-то ищешь святости на Западе. Зря истопчешь ты свои соломенные туфли; неизвестно, что удастся тебе найти там… Своими действиями в