лучами весеннего солнца! Их утонченность возносится за облака. Вдохновленный вашими стихами, я осмелюсь предложить еще одно двустишие для начала, хоть и не обладаю никаким талантом.

Гун Чжи-гун перебил его:

– О премудрый монах! Ты такой добродетельный муж, так много положил трудов на воспитание в себе высоких качеств. Тебе не подобает играть с нами в эту игру. Прошу тебя, сложи нам лучше целое стихотворение. Может, кто-нибудь из нас в ответ тоже сложит стихи, созвучные твоим!

Танскому монаху пришлось согласиться. С улыбкой он прочел следующие стихи:

Дорога на Запад должна меня увести,

Книги священные там я смогу обрести,

Чтобы благое ученье дальше по свету нести.

Счастье великое встретил я в трудном пути,

Видя, как дар ваш до неба сумел возрасти,

Благоуханнейшим древом сумел расцвести.

Быть вам в почете, друзья, и в великой чести

Ныне и вечно, и всюду, во всех десяти

Света частях, коль сумеет зло отвести,

Сетью его не дадите себя оплести,

Благо и Истину будете в сердце блюсти,

Дабы в обитель блаженства свой дух вознести!

Четверо старцев выслушали это стихотворение с нескрываемым восторгом. Гун восемнадцатый воскликнул:

– Хоть я и стар и глуп и с моей стороны было бы дерзостью слагать стихи после вас, я все же попытаюсь:

Высокомерен я и горд, зовут меня Цзин-цзе,

Сам славный Чунь82 и дивный Цзы83 уступят мне в красе,

И по сравнению со мной юнцы – деревья все.

В ущельях горных на сто чжан ложится тень моя,

Она струится, как ручей, и вьется, как змея,

Питает мощь моих корней бессмертная земля.

Дружу я с небом и с землей. Сегодня, как и встарь,

Пошлет мне солнце жаркий луч, луна зажжет фонарь,

Как прежде, светел и пахуч смолы моей янтарь.

Меня печалью не гнетет веков прошедших ряд,

И дождь люблю я, и росу, и непогоде рад,

Мне ветер мил, он мне всегда, в любой невзгоде – брат.

Но красоты не сохранить, когда начнешь стареть:

Когда угаснет блеск листвы, коры угаснет медь,

Кто скажет надо мной «увы» – на это мне ответь.

– Начало у этого стиха очень бодрое и мужественное, – сказал Гун Чжи-гун, – каждая строка связана с другой, но в последних двух строках ты чересчур себя принизил. А в общем недурно, очень даже недурно! Я тоже хочу попробовать сложить стих под стать твоему, хоть и стар и несмышлен.

С этими словами он начал:

Тебя я выслушал – теперь внемли моим речам:

Являю я прекрасный вид внимательным очам,

Когда свет лунный серебрит мой купол по ночам…

Когда, бессонный, в тишине несу я свой дозор,

Средь преисполненных красы величественных гор,

Когда алмазами росы блистает мой убор,

Благоухание мое разносится вокруг,

Бесшумно пашет облака великий звездный плуг,

И на меня издалека глядит луна – мой друг.

Сам царь пернатых свой полет стремит под сень мою,

Я каллиграфам четырем84 всегда приют даю,

Я охраняю дивный храм – ему стихи пою.

Под эту песнь священный храм благие видит сны,

Я этой песней славлю всех, что в мир сей рождены,

И пору радостных утех – пришествие весны.

Лин Кун-цзы рассмеялся и стал расхваливать его.

– Хороши стихи! Очень хороши! – молвил он. – Вот уж, действительно, как говорится: «Они сверкают так же ярко, как луна в небе». Где уж мне, старому, сочинить такие стихи? Но все же неловко пропускать свой черед. Дай-ка и я попробую сочинить что-нибудь. – И он прочел:

Пригоден мой могучий ствол для балок и стропил,

Где человек своим трудом под песню звонких пил

Возводит новый прочный дом – там дорог я и мил.

Опора государя – друг, не лицемер, не льстец,

Опора дома – из стволов положенный венец.

Как друг вхожу под каждый кров, как к сыновьям – отец.

Дыханье уст моих бодрит и освежает грудь

Того, кто в жаркий летний день, оставив трудный путь,

Войдет в мою густую тень от зноя отдохнуть.

Существованию моему положен долгий срок,

В подземном царстве мощь корней моих берет исток,

Уходит в небо ширь ветвей, настолько я высок.

Я красотою не кичусь, мой гордый вид суров,

И потому не нахожусь средь редкостных цветов,

Среди изнеженных дерев причесанных садов.

– Ваши стихи, уважаемые братья, право, очень изысканны и совершенны, – сказал Фу Юнь-соу. – Я не гожусь: слаб здоровьем, да и таланта нет у меня. Но вы просветили мое невежество и заразили своим примером. Так и быть, я тоже что-нибудь придумаю, только прошу вас, не смейтесь!

И Фу Юнь-соу сложил стихи:

Запечатлел я на века все рукописи Хань85.

В садах Циао86 был славен я, в долине Вэйчуань87

Моим достоинствам, друзья, все отдавали дань.

Среди людей мой древний род доныне знаменит,

Ведь вид мой долгие года все взоры веселит,

Моя зеленая листва всегда свой цвет хранит.

Не страшен мне сырой туман и гибельный мороз,

Седому времени меня скрутить не удалось,

И надо мною может лить немало горьких слез

Царица Э88 – им не смочить упругого ствола,

Коль влаги не приемлет он, как добродетель – зла!

(Невнятен ей и лести звон и зависти хула.)

С тех пор, что мир покинул сей достойный Цзы-ю,

Немного у меня друзей, но радость познаю —

Художникам и мудрецам дарить красу свою.

– Ваши стихи, – прочувствованно сказал Танский монах, – поистине замечательны! Что ни слово, будто фениксы вылетают из ваших уст, словно жемчуга изо рта рассыпаются! К ним ничего не могли бы добавить ни Цзы Ю, ни Цзы Ся89. Я весьма благодарен и признателен вам за проявленное ко мне внимание, но время уже позднее, а я не знаю, где ожидают меня трое моих спутников-учеников, потому не смею дольше оставаться. Позвольте мне на этом распрощаться с вами. Я унесу с собой