— Я прошу, — коротко сказал он. — Кстати, всеговорят, что в мое отсутствие здесь часто бывает Клодия со своим братом. Этоправда?

— Да, — замерла Помпея, — их тоже невпускать? — жалобным голосом спросила она.

Цезарь рассмеялся. Он был слишком уверен в себе, чтобыподозревать жену.

— Если тебе интересно, можешь приглашать их. Но Клодиятакое развращенное существо, что от общения с ней краснеют даже куртизанки ивольноотпущенницы Лукулла.

— Но она придет на праздник, — попыталась отстоятьсвои позиции супруга.

— Разумеется, и только на одну ночь. Я начинаюподозревать, что в эту ночь в моем доме соберутся все женщины Рима.

— Веста — покровительница домашнего очага — будет снами, — восторженно сказала Помпея, — это так почетно.

— Лучше бы этот выбор пал на другой дом, —проворчал Цезарь, — слишком много ненужной суеты.

Он дотронулся до руки жены, и та замерла в счастливом ожидании,как всегда, когда ее касался Цезарь.

— Ты самый лучший из мужчин, — прошептала она емустрастно.

Через несколько мгновений, уже ничего не помня, она была вовласти всепоглощающей страсти. А Цезарь прокручивал в памяти разговор сПомпонием и напряженно размышлял над создавшейся ситуацией. Ему не мешало дажетяжелое дыхание Помпеи и ее чуть приглушенные, сдавленные стоны. Рассудок ГаяЮлия Цезаря существовал сам по себе, словно не связанный с его телом, тесносплетенным объятиями жены.

Делающие идолов все ничтожны, и вожделеннейшие их неприносят никакой пользы, и они сами себе свидетели в том.

Они не видят и не разумеют, и потому будут посрамлены.

Книга Исаии, 44:9

— Нужно очень долго жить в Риме, чтобы понятьизменения, происшедшие в нашем городе, — услышал Цезарь громкую речьодного из плебеев, сидевших недалеко от него за столом.

В этот вечер он зашел в таверну Пинария скорее по старойпривычке, предпочитая проводить время в обществе бывших гладиаторов иразорившихся торговцев. Сидя в углу, он терпеливо слушал спор двух старыхплебеев — ветеранов римской армии.

— Да, — согласился другой, — ты прав, Квинт.Город уже не тот. А помнишь, каким был Рим во время нашей молодости? Я был ещеребенком, когда мой отец вернулся с Югуртинской войны.

— А мой погиб при Верцеллах, — вздохнулКвинт, — но зато римляне тогда победили. Это было сорок лет назад, и тогдаказалось, что мы выиграли самую важную войну в нашей истории.

— Да, да, — вздохнул его собеседник, — этобыло именно так. Но потом была Союзническая война.

— Я сражался в третьем легионе, под руководством ГнеяПомпея Страбона,[140] — воодушевленно сказал Квинт, — иполучил ранение во время осады Аскула. Какое страшное сражение мы тогдавыиграли. Армия пиценов прорвалась в город сквозь порядки нашего легиона, но,клянусь Марсом, богом войны, они потеряли три четверти своих людей. А потом мывошли в Аскул.

— А я сражался в это время под руководством СуллыСчастливого. Ты знаешь, Квинт, я иногда думаю, что это были лучшие годы моейжизни. Во время взятия Геркуланума я был первым на крепостной стене. Тогда мнечуть не разбили голову. Сам Сулла вручил мне дубовый венок. Он был величайшимполководцем Рима.

— Ты, Публий, всегда был тайным сулланцем вдуше, — недовольно заметил его собеседник, выпив очередную чашу вина.

— Да, Квинт, и, клянусь всеми богами, не стыжусь этого.Он был великим человеком, наш Корнелий Сулла. Такого римлянина больше не было внашем городе. Рим с тех пор не рождает героев. Я последовал за ним на Балканы,брал Афины, сражался при Херсонесе и Орхомене. Тогда я был уже старшимцентурионом и трижды был ранен. Но мы всегда побеждали. С именем Рима на устахи имея Суллу во главе армии.

— А потом вы пришли в Рим, — проворчал Квинт.

— Я знаю, знаю, ты тогда был сторонником марианцев. Ноя не виноват, что вы проиграли.

— И мне пришлось бежать из Рима. Целых пять лет я немог вернуться домой, пока твой кровавый диктатор не умер. И только тогда ясумел приехать в Италию, тайком пробравшись на морском судне в Тарент.

— Почему мой кровавый диктатор? — обиделсяПублий. — Можно подумать, что ваши Марий или Цинна были менее кровавыми.Это ведь они начали в Риме террор задолго до Суллы. Разве не Цинна уничтожилтысячи римлян на улицах города? Разве не по его приказу был убит консул ГнейОктавий и несколько римских сенаторов? А что было потом, ты помнишь, Квинт?Марианцы начали творить в городе такое неслыханное насилие, истреблять честныхримских граждан, что самому Цинне пришлось отдать приказ Серторию об ихликвидации. Или ты забыл, как отряды претора Квинта Сертория уничтожали своихже марианцев, повинных в убийствах и грабежах? Лучше уж диктатура Суллы, чемподобная власть марианцев.

— Клянусь Минервой, богиней мудрости, ты сошел сума, — разозлился Квинт, — ты, видимо, забыл, что принесла Римудиктатура этого чудовища. Сорок убитых сенаторов, пять тысяч римских граждан.Сыновей учили доносить на отцов, жен на мужей, клиентов на патронов, предавалидрузей, близких, родных. Сулла развратил всех римлян — он разрешил доносчикамбрать себе часть имущества казненных. Сколько людей поплатилось жизнью из-заслучайно оброненного слова, из-за дружеского гостеприимства, родственныхсвязей. Доносительство стало нормой. Римляне боялись выходить на улицу,встречаться, протестовать, даже разговаривать друг с другом. Страх поселился вдушах людей. И это ты считаешь благом для Рима? Ты слепец, Публий!

— Клянусь молниями Юпитера, это ты лишилсяразума, — разозлился Публий. — Во время Суллы величие Римапростиралось до Геркулесовых столбов и границ Парфии. А что происходит сейчас?В Египте волнения, галлы вновь угрожают нашим границам, в Испании неспокойно.Даже пираты осмелели настолько, что стали захватывать наши суда, забираязаложниками римских граждан. Хвала богам, Помпею удалось покончить с ними, норазве подобает Риму воевать с таким противником? А восстание рабов игладиаторов под началом презренного Спартака! И наши легионы бежали от них!Разве подобное бесчестье возможно было при Сулле? А подлый заговор Катилины иинтриги «отцов-сенаторов»? Это идеал нашей республики?

Цезарь, внимательно слушавший обоих стариков, решил, чтонастала пора вмешаться.

— Да пошлют вам удачу римские боги, — смущенносказал он, — я невольно услышал ваш спор.

Оба ветерана обернулись к нему. На Цезаре была накинута темнаятрабея без пурпурной полосы. Римляне не узнали городского претора и верховногопонтифика. Он пересел поближе к ним.

— Бог изобилия Сатурн развязал нам языки, —немного недовольно проворчал уже основательно подвыпивший Публий.