– Фи-и, Берг… Вы действительно безнадежно стареете! – скривился генерал. – Этика, порядочность, совесть, о чем вы говорите? У политиков, дипломатов и разведчиков совести нет и не должно быть! Должно быть чувство целесообразности того или иного поступка. И еще, Берг: с большевиками у нас война. И пусть сейчас молчат пушки – война идет на других фронтах! Хочу напомнить вам основной закон успешной войны…

– Да-да, я помню, Осама-сан. Хочешь победы – поставь врага в наименее выгодные условия, – перебил его Берг. – Не так ли? Нынче Блюхер, поспособствовав освобождению Андрея и Масао, попал в очень уязвимое положение. Но зачем вам я? Воспользуйтесь озвученным вами компроматом и прижмите его сами, Осама-сан. Ваш успех отсрочит отставку, о которой вы говорили еще до моей миссии в Россию…

Осама-старший бросил на Агасфера неприязненный взгляд:

– Вы сами написали в своем отчете, Берг: Блюхер – убежденный большевик и патриот своей страны. Он не будет слушать врага!

Берг усмехнулся:

– А я ему, по-вашему, друг?

– Не занимайтесь софистикой[64], Берг, – сдерживаясь изо всех сил, буркнул Осама-старший. – Вы принимаете поручение или нет?

Агасфер встал, прошелся по комнате, размышляя над поставленной перед ним дилеммой[65]. Коротко и невесело усмехнулся, покачал головой:

– Целесообразность, говорите, Осама-сан? Что ж, значит, целесообразность. Вы назвали цену, и я не могу отказаться. Я попробую! Но успех, повторяю, не гарантирован!

– Все, Масао! Поехали, пока Берг не передумал! – решительно вскочил Осама. – Мы сейчас же поднимем на ноги весь Харбин! Задействуем на первом этапе все полицейские возможности. Завтра вы получите досье на Салныня и все наши наработки по местной агентуре Коминтерна! Спокойной ночи, Берг!

– Спокойной? Не издевайтесь надо мной, Осама-сан! Не забудьте распорядиться напечатать как можно скорее фото этого Салныня! Нынче же вечером – я пришлю за копиями Линя…

Андрея искали несколько дней, и Агасфер был искренне благодарен своим друзьям, проявившим максимум сообразительности, находчивости и смелости. Справедливости ради надо заметить, что деятельное участие в поисках и спасении приняли и оба японских разведчика – сын и отец. У них, правда, были свои резоны для благополучного завершения дела…

Обсуждая впоследствии детали поисков, Агасфер довольно усмехался: первый кирпичик в дело возвращения его сына все-таки положили не профессионалы спецслужбы, а старый сыскарь Медников.

В поисках следов и улик в деле Андрея Евстратий провел в кафе и вокруг него весь вечер и едва не полночи, доведя персонал заведения до истерики. По его утверждению, они уже собирались просить помощи у полиции – но как раз в это время ему повезло напасть на след.

Медников быстро вызнал у хозяина заведения имена постоянных клиентов, но их адресов, естественно, никто не знал. Временно отступив от персонала, Медников стал обходить дома через улицу от кафе и очень скоро наткнулся на субъекта с подтяжками поверх нижней рубашки, дремлющего на скамейке под кустом сирени.

Плоская фляжка с коньяком помогла быстрому знакомству и установлению доверительных отношений, и уже через несколько минут Медников узнал, что сидит его новый знакомый на скамейке довольно давно, по причине очередной ссоры с сердитой супругой. И что он, действительно, видел, как в тесный проулок заводили задним ходом легкий рессорный экипаж.

– Сколько он там стоял – не скажу, мил человек, а только конская морда из кустов долго торчала. Фыркала! А кто там был и когда уехала коляска – не скажу, мил человек: должно, задремал в тот момент.

Из дальнейшей беседы Медников выяснил еще одну деталь, заставившую его поспешно распрощаться с новым знакомым и снова броситься в уже закрывающееся заведение Зазунова. Жертва семейных невзгод припомнила, что в тупичок с ожидающим экипажем по меньшей мере дважды ходила с помойными ведрами кухарка из кафе, толстуха Анна. И что она, по крайней мере один раз, с кем-то там отчаянно ругалась.

Ну, конечно! Выгребная яма для бытовых отходов и летний туалет заведения Зазунова оказались, как и предполагал Берг, в глубине того самого тупичка, где Андрея долго ждал таинственный экипаж.

Костеря себя за то, что, опрашивая персонал кафе, он не догадался заглянуть на кухню, Медников заколотил в уже запертые двери.

– Господи, это опять вы, сударь! – плачущим голосом простонал хозяин. – Вы же раз по пять всех опрашивали! Вам же ясно сказали: никто ничего не видел. А господа постоянные посетители придут только завтра, и мы уже обещали вам их показать. Неужели и вправду полицию нужно позвать, сударь?

– Бог с ними, с постоянными посетителями! – заторопился Медников. – Кухарка у вас работает, пышная такая дамочка в возрасте… Не ушла она еще?

– Анька-толстуха, что ли? «Дамочка»! Она-то вам зачем, сударь? Кухарка ведь, окромя грязной посуды и своего закутка, и не видит ничего!

– Не скажите, не скажите, господин хороший! Всяко бывает! Как бы ее увидеть-то?

Измученная ежедневной грязной работой, толстуха поначалу приняла Медникова в штыки. Но старый сыскарь не разучился быстро строить отношения с любыми людьми, и уже через четверть часа, вызвавшись проводить «Анечку» домой, он надрывался под тяжестью прихваченных ею бидонов с объедками. Толстуха же болтала с новым «кавалером» не умолкая – сыщику оставалось только направлять разговор в нужное русло. Таким образом, Медников очень скоро узнал, что кухарка действительно пару раз выносила на задворки кафе помои и видела в тупичке ждущий кого-то экипаж. И не только видела – но и не преминула высказаться в адрес возницы, выбравшего для ожидания столь неудобное место. Вынося второе ведро и протискиваясь между клятым экипажем и зарослями кустов, она оцарапалась. В довершение всего, лошадь ударила по ведру копытом, и часть помоев выплеснулись на юбку и башмаки кухарки. Тут уж она не сдержалась и принялась костерить возницу на чем свет стоит. А тот не остался в долгу.

– И знаете ли, сударь? Я думаю, что это не возница был! – поведала толстуха. – Ни один извозчик в Харбине не позволит себе таких выражений в адрес женщины! И голос у него был такой… И грубый, и страшный, и шею пригрозил свернуть, ежели еще раз увидит тут…

К чести Медникова, он не бросил немедленно проклятые бидоны, а проводил толстуху до самого ее домика – соболезнуя и допытываясь: не приметила ли «Анечка» в той коляске чего-нибудь необычного?