Он бойко и безошибочно назвал школу, а следом и адрес Никитки. Желание сбежать, вопреки расчёту незнакомца, усилилось — но ноги стали ватными. «Как у дедушки, наверное», — подумал Никитка. Пару лет назад у дедушки случился инсульт, и с той поры старик жаловался: спагетти итальянские, а не ноги.

Нужно было как-то реагировать, и Никитка промямлил:

— Ага.

— Я — это ты из будущего, — заявил Седой.

Вот теперь — точно драпать. Если не драпать, то Никитка точно обоссытся у всех на виду. «Средь бела дня»

— Из две тысячи пятьдесят второго года, — уточнил Седой. — Я старше тебя на двадцать девять лет.

И заметив, что рука школьника потянулась к ранцу, торопливо добавил:

— Ты Дашку пасёшь, Бирюкову. Она тут под вечер часто гуляет.

Пальцы Никитки повисли в стынущем воздухе. В низу живота, напротив, сделалось жарко — будто Никитка уголёк проглотил.

— Да не трону я тебя, мизинцем не коснусь, — сказал Седой нетерпеливо. Никитка взглянул на него внимательней, выискивая сходство. Но поди найди! Он и себя со стороны представлял смутно: в голове одна картинка, а фото или запись глянешь — обсос каких мало: тощий, нескладный, правое плечо вечно вперёд…

Как у Седого. И прическа та же: под горшок.

Бли-ин!

— Я докажу. — Говорил Седой негромко, с лёгким причмоком, глотая буквы. «Когда ты говоришь, Никит, половину слов не разберёшь, — частенько жаловался дедушка. — Прям юродивый на паперти»

— Ты втрескался в Дашку Бирюкову, — продолжил Седой. — Ещё с первого класса. Однажды ты подобрал её волосы со спинки стула, когда в классе никого не было, и теперь хранишь в пакетике, а пакетик прячешь в шахматной доске. Иногда ты достаёшь их и целуешь. То есть, целовал. Перестал целовать после того, как однажды намотал их себе на…

— Хорош! — Жар из живота Никитки перепрыгнул на щёки.

— Да фигня, кто в детстве не идиотничал. Забей. А однажды ты подсматривал, через дверную щель как сестра моется в душе…

— Прекратите! — зашипел Никитка, яростно крутя головой. — Вам чего надо, денег?! Откуда они у меня?!

— Давай на «ты». В конце концов, я это ты, ты это я, была раньше такая песенка. Ещё не веришь? Я бы показал родинку на бедре, но люди не поймут.

— Не надо! — зашипел Никитка сильнее. — Вы как узнали?!

О своём краше он поведал лишь Вовчику и Артаку. Но даже лучшим друзьям он не рассказывал ни о Дашиных волосах, ни о том, куда он их в конце концов намотал в порыве страсти. Тем более, про подглядывание за старшей сестрой. Это случалось дважды, оба раза ему было ужасно стыдно, но самым худшим было то, что стыд только распалял удовольствие.

Седой вздохнул, словно утомлённый беседой с безнадёжно отсталым.

— Времени в обрез, верь быстрее. Или мне ещё что-нибудь вспомнить?

Никитка замотал головой — аж в затылке кольнуло.

— Присяду? — И Седой плюхнулся на другой край скамьи, не дожидаясь разрешения. Никитка изучал его, скосив глаза, не решаясь повернуться. Бежать было бессмысленно. Да и как убежишь от человека, который знает про Дашины волосы?

А Седой достал из кармана куртки кусок пластика и протянул Никитке. Никитка осторожно взял подношение. Повертел в руках.

Какое-то удостоверение. Он никогда подобных не видел: перламутровый прямоугольник с фото, кьюаркодом, надписями и цифрами. Фото — объёмное и цветное, и у Седого на нём волосы чёрные, а лицо моложе лет на двадцать (и так он действительно напоминает Никитку), надписи — на русском и отчего-то китайском, причём иероглифы крупнее букв. «НИКИТА СЕМЁНОВИЧ ЧЕГРИНЕЦ». Кьюаркод круглый, может, и не кьюаркод вовсе. Дата рождения совпадает с Никиткиной.

Он вернул удостоверение Седому.

— И что, вы… Мне спортивный альманах привезли, как в том фильме, как его, «Будущее»?..

Седой отмахнулся.

— Есть вещи более важные. Слушай внимательно и мотай на ус.

— А Даша? — встрепенулся Никитка, ничего не поняв про ус. — У нас с ней получится? Ну там… встречаться?

В глазах Седого мелькнуло непонимание: что за Даша?

— А! — вспомнил он и поморщился. — Даша. Забей. У тебя будет Оленька.

— Какая Оленька? — погрустнел Никитка.

— Оленька Леонова, — мечтательно произнёс Седой.

— Чево-о?!

Воробьи, облюбовавшие пятачок асфальта у скамейки, вспорхнули и устремились в место поспокойнее. Никитка вытаращился на Седого до боли в глазницах. То был момент, когда он поверил на все сто: Седой действительно явился из будущего. Хуже того, Седой говорит чистую правду.

Олька?! Олька Леонова, лохушка с задней парты, зачморенная тихоня без друзей?! С этим её густо-коричневым, до лодыжек, платьем, пахнущим то стиральным порошком, то пóтом, с этими детсадовскими колготами даже в жару, которые ехидный Артак называл «дедовыми рейтузами»? Фигура бесформенная, плечи покатые, да и с лицом беда: широкая глуповатая моська, рябая от лба до крохотного, похожего на фигу, подбородка. «Бугристая» — опять Артак. В иные оспины можно уместить монетку. Вечно приоткрытый рот, словно Олька маялась насморком… может, и маялась, Никитка не мог вспомнить её голоса. Зато вспомнил причёску: воронье гнездо с пробором посредине, а в пробор, как в конверт, щедро насыпано перхоти. Ещё глаза — водянистые, блеклые. За долю секунды Никитка перебрал в уме все эти подробности, и его передёрнуло.

— Вы, ты чего плетёшь?! — прокричал он шёпотом. — Нафига мне Леонова? Леонова мне нафига?!

Мелькнула надежда: вдруг это другая Олька Леонова? Имя распространённое, фамилия тоже. Серьёзно, ну где Никитка и где чмоня с задней парты? Пусть он и не Егор Крид, но камон, не может же всё быть так дерьмово!

— Долго объяснять, сам потом дойдёшь. — Нетерпение в голосе Седого сквозило всё заметнее. — Запоминай: когда Оленька решит от тебя уйти, ты должен её удержать. Должен! Удержать! Скажи ей про поездку в Хайшэньвай. И про котёнка, про тот день, когда мы взяли котёнка. Повтори.

— Хашевань, — горько усмехнулся Никитка. — Ты хочешь, чтобы я это запомнил? Серьёзно?

— Владивосток. Так он у вас называется. — Седой утомлённо потёр лоб. Показался из рукава и спрятался обратно чёрный прямоугольник наручных часов — или то был Apple Watch-2052? — Повтори.

Никитка не ответил. Сквер и всё в нём как-то сразу обесцветилось и смешалось, точно на скомканном холсте. Какие-то люди брели взад-вперёд. Коляски, собаки, кусты… Среди этого месива мелькнуло вдали знакомое лицо. Даша?! Не, показалось.

— Повтори! — потребовал Седой.

— Я не буду её удерживать, — выдавил Никитка. — Я блевану щас.

— Послушай. — Седой овладел собой. — Это крайне важно не для меня одного. Я не могу многого рассказать, но от этого зависит судьба мира. Без преувеличения. Про эффект бабочки слышал? Это он самый.

Никитке