— Что ж, — сказал университетский профессор, сжимая круглую шапку, лежавшую сверху на форме. — Думаю, мы должны начинать работать.

На мгновение он заразил Антонио своим энтузиазмом.

— Видишь это? — сказал он, указывая на шапку. Буква «Т», написанная на ней, означала «Trabajos Forzados» — «Принудительные работы». В ней он чувствовал себя рабом.

— Да, — ответил Антонио. — Вижу.

— Они могут поработить мое тело, — продолжал профессор, — но не сломят мой дух.

У каждого была своя причина, чтобы выжить, и этот человек, казалось, нашел свою.

Сейчас в комнате никого не было. Несмотря на пустые желудки, люди должны были сегодня приняться за работу. До наступления темноты оставалось два часа, поработители не хотели терять драгоценного времени.

Двигаясь гуськом через густой лес, вновь прибывшие достигли края стройплощадки. Когда они вышли на открытое пространство, масштаб увиденного поверг их в шок.

Тысячи тысяч мужчин работали группами. Движение не прерывалось, было хорошо налажено и организовано. Становилось ясно, что они занимаются тяжелым, колоссальным, непрерывным трудом. Двигаясь в одном направлении, они несли груз, а потом возвращались за очередной ношей, словно муравьи, снующие к муравейнику и обратно.

Группу Антонио отвели к огромному открытому склону горы. На первый взгляд показалось, что они должны буквально сдвинуть гору. Стоял оглушительный грохот. Время от времени изнутри раздавалось громыхание. Стало ясно, чего от них ожидают. В этой огромной скале была выдолблена гигантская дыра. В какофонии звуков невозможно было расслышать приказы. Перед ними лежала груда камней. Несколько человек работали киркомотыгами, чтобы разбить их. Повсюду летали осколки камней. Остальные мужчины поднимали глыбы голыми руками и уносили прочь. Зачастую раздавался крик, следовало суровое наказание, взмах хлыста. Это был настоящий ад.

Вскоре надежды Антонио на то, что работа на свежем воздухе позволит заключенным хотя бы видеть небо, растаяли. Воздух был непроницаемым от пыли. Даже иллюзия свободы, замаячившая перед ними сегодня, исчезла. Одной рукой фашисты давали, а другой забирали.

Пока Антонио рыл Франко могилу, Конча Рамирес управляла «Бочкой», решительно настроенная не дать зачахнуть семейному делу. Как и каждый, кто находился по другую сторону конфликта, она страдала от позора, что ее муж и сын находятся в тюрьме. Конче постоянно досаждали власти, кафе и квартиру частенько обыскивали. Это была обычная тактика запугивания, но женщина ничего не могла сделать, чтобы им помешать. Многие в ее положении обнаруживали, что их дети не могут получить ничего, кроме низкооплачиваемой работы, а другие, попытавшиеся вернуться домой после того, как сражались за Республику, были тут же взяты под стражу. В этом месяце расстреляли одного из братьев Пакиты.

Однажды в четверг, через несколько месяцев после того, как Франко объявил о своей победе, Конча была на кухне и услышала звук открываемой двери. День был суматошный.

«Припозднившийся посетитель, — с досадой подумала она. — Надеюсь, заказывать обед не будут».

Она поспешила в бар, чтобы сообщить опоздавшему, что обеды больше не подаются, и остановилась как вкопанная. Она попыталась вымолвить хоть слово, позвать по имени, но слова застряли в горле. Во рту пересохло.

Несмотря на запавшие глаза и незнакомую сгорбленную осанку, она бы тут же узнала этого человека в многотысячной толпе.

— Пабло, — беззвучно прошептала Конча.

Он стоял в кафе, ухватившись рукой за спинку стула. Он не мог ни говорить, ни двигаться. Все силы до последней капли, вся его воля ушла на то, чтобы добраться домой. Конча бросилась к мужу и заключила в объятия.

— Пабло, — шептала она. — Это ты… Глазам своим не верю.

Это была чистая правда. Внезапно Конча Рамирес перестала доверять собственным чувствам. Неужели эта бледная тень — ее муж? На какое-то мгновение ей показалось, что это хрупкое бестелесное создание, которое она обнимала, — лишь плод ее воображения. Возможно, Пабло в конце концов казнили и ей явился его дух. В ее воображении все казалось возможным.

Его молчание не успокоило Кончу.

— Скажи мне, что это ты, — настаивала она.

Теперь старик опустился на стул. Он так ослаб от голода и изнемог, что ноги больше его не держали.

Впервые за все время, глядя в глаза жены полными слез глазами, он заговорил:

— Да, Конча. Это я. Пабло.

Держа обе его руки в ладонях, женщина заплакала. Она качала головой, не веря собственным ушам и глазам.

Так они просидели целый час. Никто не входил в кафе — был «мертвый час».

Наконец они встали. Конча повела мужа в спальню. Пабло опустился на краешек кровати, на левый бок. Эта кровать так долго пустовала… Жена помогла ему раздеться, сняла его рваную одежду, которая висела на нем мешком, и постаралась скрыть шок при виде его худобы. Она не узнавала его тело. Конча отбросила покрывало и помогла мужу лечь в постель. От непривычной прохлады простыней он промерз до костей. Конча легла рядом с ним, обняла, согревая своим телом, пока он не начал весь гореть. Несколько часов они проспали, два худеньких тела сплелись, как ветви виноградной лозы. В кафе входили и выходили люди, озадаченные и немного обеспокоенные отсутствием Кончи.

Проснувшись, Пабло спросил о Мерседес и Антонио. Конча со страхом ожидала этого момента, она вынуждена была сказать, что знала: Антонио сейчас в тюрьме, а от Мерседес вестей нет.

Целый день они ломали голову, почему Пабло освободили. Это было как гром среди ясного неба. Однажды вечером во время ежедневного зачитывания списка смертников его отозвали в сторону и сказали, что он тоже покидает стены тюрьмы. Что за ужасная шутка? Его сердце затрепетало от ужаса. Он был не в состоянии задавать вопросы, опасаясь, что любые слова с его стороны могут стоить ему помилования.

Имея в наличии все необходимые документы, подтверждающие его освобождение, он направился домой в Гранаду, на попутках и пешком. Дорога заняла у него три дня. И все время Пабло дивился: почему именно он?

— Эльвира, — сказала Конча. — Думаю, она приложила к этому руку.

— Эльвира?

— Эльвира Дельгадо. Ты должен ее помнить. Жена матадора. — Конча запнулась.

Пабло, казалось, многое забыл, многие подробности своей жизни до ареста. За последние сутки Конча заметила ничего не выражающий взгляд мужа, он ее встревожил. Как будто какая-то часть Пабло осталась там, в тюремной камере и не вернулась в Гранаду.

Она, не смущаясь, продолжала:

— Она была любовницей Игнасио. Думаю, она использовала свое влияние и заставила мужа похлопотать за тебя. Другого объяснения я найти не могу.

Пабло, казалось, задумался. Он совершенно не помнил женщину, про которую рассказывала Конча.